Мост бриллиантовых грез

Эмма дошла до станции метро «Ришелье-Друо», что между бульварами Осман и Монмартр, но не остановилась, а направилась дальше, через бульвары Пуссоньер, Бон-Нувель, Сен-Дени и Сен-Мартин до площади Республики. Респектабельность близлежащих к «Опер» кварталов после Бон-Нувель резко потускнела и сменилась расхлябанностью и замусоренностью: почему-то здесь селились исключительно арабы и черные. Мелькнули даже витрины одного или двух секс-шопов и игровых заведений, хотя в Париже это зрелище редкостное – подобные «торговые точки» сосредоточены поближе к пляс Пигаль, в районе бульваров Клиши и Рошешар. Пляс Републик с ее огромной, белесой, пугающей статуей Марианны чудилась вообще какой-то кипящей клоакой: машины летят, едва давая себе труд притормозить на светофорах, пешеходы снуют туда-сюда, несколько станций метро, множество бистро, кафе, магазинов, в том числе дешевые магазинчики «Tati», куда стекается огромное количество народу…

Наконец Эмма перешла пляс Републик и двинулась по бульвару Вольтера. Этот район выглядел пригляднее, чище. Впереди открывались длинные скверы, за которыми уже поблескивала вдали золоченая легконогая статуэтка на самом верху колонны Бастилии.

На углу улицы с неблагозвучным названием Оберкампф Эмма свернула к красно-белому нарядному дому с непременными жардиньерками, из которых торчали горшки с цикламенами: эти волшебные цветы предпочитали теплу откровенный холод, не пугались даже снега. Скоро их время отойдет, на смену им хозяйки выставят горшки с красной геранью.

Подойдя к этому дому, Эмма чуть замешкалась, доставая из сумки ключ от электронного замка подъезда, и вдруг…

– Ну надо же, какая приятная неожиданность! – раздался за ее спиной приветливый мужской голос. – Оказывается, мы с вами почти соседи…

Эмма обернулась.

Перед ней стоял молодой, лет тридцати, худощавый мужчина с небрежно падавшими на лоб черными волосами, с лицом изможденным и испитым. Какие красивые у него глаза… И какие острые, цепкие!

Эмма сунула руки в карманы и стиснула в кулаки. У нее вдруг пересохло во рту.

– Вы меня не узнаете? – спросил молодой человек, улыбаясь как ни в чем не бывало.

Большая грязно-белая собака отошла от угла дома, где знакомилась с автографами своих родичей, и плюхнулась на мостовую у его ног. Хвост приподнялся, ударил об асфальт раз и другой. Карие глаза собаки приветливо смотрели на Эмму.

– А, ну да, – с усилием сказала Эмма. – Я видела вас сегодня в «Le Volontaire». Всего доброго. – И она снова повернулась было к двери, но молодой человек не унимался:

– А вы, оказывается, любите дальние прогулки? Мы со Шьен даже притомились, следуя за вами.

Эмма глянула мрачно, исподлобья, спросила его откровенно грубо:

– Ну и какого черта вы за мной следовали?

– Я же сказал, что здесь живу, – с невинным видом вскинул он брови. – А вот вы что здесь делаете, госпожа моя? Насколько я понимаю, ваше обиталище – это комнатка для прислуги на рю де Прованс, дом три.

– А вам-то какое дело, где я живу, мсье? – все так же грубо спросила Эмма, еще надеясь, что он обидится. И уйдет, и оставит ее в покое.

– Мсье? – повторил он. – Вы забыли, что меня зовут Арман? Я называл вам свое имя. Помните? Вы тогда были в черном костюме, да и прическа… – Он усмехнулся. – Прическа у вас была совсем другая! Но я еще тогда говорил, что ваш подлинный стиль совершенно иной. Помните?

Эмма стояла, не поднимая глаз, потому что взгляд ее был полон ярости.

Конечно, она помнила!

Помнила, черт бы его побрал.

* * *

Это случилось примерно через месяц после того, как Эмма и Роман приехали в Париж. Для начала они обосновались на улице Оберкампф. Здесь жила давняя подруга Эммы, француженка Бриджит Казимир. Они познакомились сто лет назад… ну, сто не сто, а лет сорок – точно, когда двенадцатилетняя Эмма прочла в журнале «Пионер» адреса французских школьников, детей коммунистов, которые посылали братский привет детям из советской России и выражали желание с ними переписываться. Надо думать, сначала эти десять юных парижан получали корреспонденцию мешками. Другое дело, что девяносто процентов этих посланий сразу можно было отправить в мусорный ящик, потому что они были написаны на русском языке да еще с огромным количеством грамматических ошибок. Однако Эмма Шестакова училась в специализированной школе – с изучением французского, была отличницей, а потому написала письмо очень старательно. И получила ответ.

В 1964 году это было что-то невероятное: переписываться с настоящей француженкой! Правда, мама твердила, что из-за этой переписки у них телефон на прослушке и вообще они «под колпаком», однако Эмма не понимала, что это значит, и продолжала писать Бриджит.