Мост через бездну. Вся история искусства в одной книге

Наполеон Бонапарт своему пасынку Евгению Богарне дает очень большие полномочия по захвату Испании. Евгений Богарне вводит в страну войска, и французы, которые позиционируют себя как последователи Французской революции и говорят высокие слова, в Испании ведут себя так, как ведут себя любые войска на оккупированной территории: это поджоги, это грабежи, это насилие. Этим событиям Гойя посвятил серию гравюр «Бедствия войны», которые стали документами этой страшной войны между Наполеоновской империей и Испанией. Правда, если всмотреться в эти гравюры получше, оказывается, что не все однозначно.

Сейчас речь идет о той картине, которая, подобно «Сдаче Бреды», стала философией войны для человека XIX века — не гуманиста XVII века, а человека XIX века. Эту работу Гойя написал тоже по совершенно конкретному поводу, это был известный исторический факт. Когда в Испании началась партизанская война против оккупантов, французские войска взяли в заложники мирных жителей и заявили о том, что если к определенному времени не будут прекращены такие-то военные действия, то они расстреляют заложников. И Гойя показывает этот расстрел заложников французами.

Картина «Расстрел повстанцев в ночь на 3 мая 1808 года» производит невероятное впечатление. Это вообще великая картина (сейчас она находится в музее Прадо). Она имеет очень большое художественное значение. Если на картине Веласкеса в центре изображены два человека, побежденный губернатор и победитель, герцог Спинола, то здесь в центре полотна — один человек. Это человек, от которого исходит яркий желтый свет, самое активное цветовое пятно. Он стоит на коленях, раскинув руки. И хотя он на коленях, но он выше всех, он больше всех. Это человек, который выражает собой крик Испании, ее протест. Но на картине мы еще видим тех заложников, которые расстреляны. Один из них находится очень близко к нам, с левой стороны. Это крестьянин. Посмотрите, как он лежит: он уже умер, но он лежит в объятиях земли, как бы обнимает землю, прижимается к ней. А как идут заложники под расстрел — те, которые за этим крестьянином в центре композиции… Они идут, закрыв лицо руками. Но этот крестьянин в пятне света — центральная фигура. Если он встанет на ноги, он окажется гигантом, он окажется выше старого земляного вала, на фоне которого происходит расстрел заложников. Война темна, ночь пала на Испанию, и если Веласкес пишет события при полном свете дня, то на картине Гойи все происходит ночью, в темноте. Это час предательства, самый-самый страшный час в сутках, «час беса», еще не пел петух, еще не стаяла ночь и не наступило утро. Но этот человек с раскрытыми руками отпустил от себя страх. Боятся все, а он не боится. У него широко раскрыты глаза. Он этим жестом рук, раскинутых, как будто он на кресте, выпустил из себя птицу страха. Он больше не боится ничего. И это отсутствие страха делает его победителем, единственным настоящим победителем, смысловым центром этой картины, потому что в нем нет больше страха, он его сбросил с себя. Бояться действительно не надо никогда. И ничего, кроме собственной совести, человеку бояться не надо. Вот он не боится!

Правая сторона картины очень интересна. Здесь Гойя показывает нам французскую армию, и благодаря тому, что они расстреливают заложников в этот самый сумеречный «час беса», они поставили большой фонарь у своих ног и придвинули свои винтовки прямо к лицу. Они и на людей не похожи вовсе, они похожи на какую-то гигантскую многоножку, у которой вместо лиц дула. У них лиц нет, они все одинаковые: у них одинаковые кивера, одинаковые заплечные мешки, они все одинакового роста. У них у всех вместо лиц дула, направленные — на кого? На перепуганных беззащитных людей. У них не лица, у них одни штыки. И еще надо обратить внимание на то, как интересно здесь работает у Гойи свет: все они кажутся почти бесплотными. Вот убитый крестьянин, который лежит на земле, он землю обнимает. И что уж говорить о центральной фигуре, гениально написанной Гойей, об этой фигуре бесстрашного победителя, поборовшего свой страх. А французы на картине какие-то бесплотные, как будто у них и нет плоти, как будто они нелюди. Именно это Гойя подчеркивает: они — нелюди.