Мост через Жальпе

Возникли, конечно, и непредвиденные затруднения: явно превосходя противника, команда повеселее нравом, ее игроки — хохмачи — начинала шутки ради пускать мячи по трибунам. Посмеяться над их исполинским трудом они, может, и не хотели, может, хотели даже помочь, но, бог ты мой, эти удары так запутывали все расчеты, что пастух-математик постоянно жрал таблетки от головной боли. Как быть? Удары-то были ненастоящими, в стройной системе математика для них не оказывалось места, но как, черт подери, установить, на сколько процентов этот удар был настоящим и на сколько — нет, да и можно ли после этого установить истинное место приземления мячей? Эту загвоздку в какой-то мере устранили организаторы матчей не только на этом поле, но и во всем мире: очень уж тянуло игроков на это поле, устроители матчей получали гигантские доходы; надо было предпринимать какие-то шаги, чтоб только математик с основоположником эксперимента не отказались от своей затеи. Поэтому ФИФА (Международная футбольная федерация) утвердила новые правила: судья теперь мог за злонамеренный удар по трибунам удалить игрока с поля, однако это не помогло — посыпались «злонамеренные неудары», ведь кто может гарантировать, что любой удар судье не покажется злонамеренным? Поскольку здесь изредка намекаем про всякие науки, не грех будет применить научное словцо: был нарушен принцип естественного отбора. Что же оставалось делать основоположнику с пастухом? Какое-то время они глядели сквозь пальцы на точки приземления мячей и уповали на древнюю мудрость: «Все проходит…» И впрямь — некоторое время спустя судьи, увидев, что футболисты, боясь удаления, почти не пинают мяч, а гоняют его по полю — а это вызывало невероятное возмущение зрителей — не применяли больше этих новых правил, притворились, что забыли про них и сами руководители федерации. Понемногу все вернулось на круги своя, а хромой математик опять ликовал.

Работы все прибавлялось. Основоположник стал тощ, как щепка, глаза его ввалились, однако ясная перспектива будущего триумфа обжигала его жарким пламенем. Смешно бывало вспоминать время, удалившееся на десятилетия. Цель стала важна сама по себе, потускнели, стерлись краски первого толчка… Поблекла и та девушка. Господи, каким ничтожным и смешным он был тогда!..

На пятнадцатый год на их плане уже не было точки, где бы не торчали спицы, только на одних было множество разноцветных черточек, а на других — меньше.

В тот роковой день хромой математик прибежал от портного, принес и для него и для себя новый костюм, а когда под вечер они вошли на стадион, вспыхнули бурные овации, все провожали их взглядами, ждали, куда они сядут. По правде говоря, многие знали об этом, ведь надо было заранее сообщить в кассы — какие билеты нельзя продавать. Им нужны были только два места, но дирекция стадиона оставила свободными целых шесть, и эти места их почитатели заранее украсили зеленой рутой. Математик проковылял в северо-восточный сектор, взобрался по лестнице под рукоплескания вскочивших на ноги зрителей. Две девушки расстелили на скамье тканый коврик. Основоположник эксперимента уселся на свое место, хромой математик — на ряд выше. Теперь у них при себе не было ни планов, ни биноклей — работа была завершена, она нуждалась лишь в практическом подтверждении.

На них были направлены все камеры, миллионы телезрителей во все глаза глядели в голубые экраны — ведь вся планета не могла уместиться на трибунах вокруг зеленого поля.

И тут началось невероятное: едва один из игроков ударил по мячу, как на трибунах раздался такой рев, что ничего нельзя было ни услышать, ни понять. Судья прервал матч, хромой математик, проковыляв в будку радиоузла, просил зрителей успокоиться. Это чуть-чуть помогло, но — господи, господи! — если мяч летел хоть приблизительно в ту сторону, где сидели основоположник эксперимента с математиком, зрители опять вскакивали, дико орали и на радостях лупили друг друга по головам.

Матч снова пришлось прервать, поскольку игроки — и одной, и другой команды — не видели ворот, только украшенный зеленой рутой клочок трибун. С поля выгнали чуть ли не половину игроков обеих команд, матч как бы вошел в колею, стал даже интересным, однако…

Домой пришлось идти, повесив носы: свистели мячи и над головами, и прямо мимо носа, но ни один не попал в ту точку, которую сто лет назад назвала она и в которую он должен был в тот день попасть согласно их расчетам…

На следующем матче — и того хуже: в их сторону не полетел ни один мяч.

Опять шли годы — а как же иначе? Многие умерли, зрители помоложе глядели на них, как на сказочных чудаков, а он все ждал. Он не изменил мнения, ему было ясно, что их исследования точны. Он должен был, непременно должен был получить священное помазание, которого ему желал тот древний мираж, его единственная любовь, иллюзия его любви.