Мост через Жальпе

Винчюке вяло качает головой.

Не скажешь, что совсем не по себе, но все равно ни то ни се, когда они потопали по берегу озера. Винчюке кажется, все замечают, что они без всякой причины приехали на курорт.

— Глянь, плавают! И девок-то сколько!.. — скашивая и так уже скошенную щеку, почти со злостью говорит Стасис, и он идет бочком, все поглядывая на озеро С голыми берегами, и походка у него такая, будто и ему не терпится затесаться в число всех этих курортников. Увидав магазин, он ныряет в него, хотя Винчюке и говорит:

— Не стоило…

— А может, иначе настроения не будет, — говорит Стасис, вернувшись. — Самого лучшего взял. Спросил: какое, говорю, на курорте больше берут? Говорит, это. И взял. А может, надо было три?..

— Да иди ты!

На берегу реки, когда подошли поближе, оказалось такое множество лежащих курортников, что Винчюке поначалу уже хотел податься назад, только Стасис удержал его:

— Винчюке, ты же мечтал побывать на курорте!.. Ты погляди, Винчюке, ты видел когда-нибудь такую красоту?

Приказав Винчюке глядеть, сам подошел совсем близко к лежащим полуголым женщинам и так уставился на них, скосив свою щеку, что одна из них, почувствовав взгляд, перевернулась на спину и сердито буркнула, вогнав в краску стоявшего поодаль Винчюке:

— Ну вот еще! Два дурня…

Они отыскали укромное местечко, разделись и, обхватив головы руками, стали глядеть, что творится вокруг.

— Что за жизнь у нас, — украдкой поглядывая на красивых девушек, играющих в мяч, буркнул Стасис. — Ведь все это не наше и не про нас. Впрямь два дурня.

— Прекрати! — вспылил Винчюке, почувствовав, как по всему телу пробежала чудная дрожь, возникшая не от зависти, не от какого-то отчетливого понимания или желания. Робко оглядев девушку, под ярко-желтой одеждой которой явственно проступала ямочка на животе, Винчюке повалился навзничь, слыша, как Стасис все еще честит их обоих дурнями…

— У тебя в голове одни гадости, — пробормотал Винчюке. — Ты знаешь, Стасис, я еще ребенком так чудно себя почувствовал. Пас я корову, лежал возле забора, а прямо напротив было ржаное поле. Рожь уже колосилась, дымилась душистой пыльцой. Гляжу я на эту рожь… Ты слышишь?

— Слышу, слышу… Дурни, дурни!.. — вздохнул Стасис.

— А по тропинке вдоль ржаного поля шла соседская дочка. Я еще маленький, а она уже взрослая, в этаком голубом платье… Стасис, я же говорил, мне образования не хватает. Ну как мне теперь описать? Как она двигалась, как ставила ноги!.. Будто чудо какое-то! Она, понимаешь, как бы колыхалась вместе со всей рожью, и мне даже показалось… Мне показалось, что в этом ее колыхании сидит какая-то жуткая сила, дьявольский магнит какой-то… А ее босые ноги так и шлепают прямо по сердцу… Кто этого не испытал, ни за что не поймет! Дикость какая-то! И мне стало интересно глядеть на каждую женщину. Даже сейчас, когда по воскресеньям старушенции достают свои наряды и семенят друг за дружкой к соседке молиться… Это не шутка, Стасис, нечего зубы скалить. Кажется, что и у этих старух есть какая-то замороженная силища, которая когда-нибудь оттает и оживет. Страшный это магнит, говори что хочешь, но он может затянуть даже в огонь…

Еще долго он говорит, слыша шорох босых девичьих ног по колосьям ржи и видя колыхающиеся вместе с рожью тела девушек, а когда, выговорившись, валится на бок, то замечает довольно далеко от себя Стасиса, который, подбоченясь, стоит перед двумя молодыми женщинами и смеется, скосив и так уж скошенную щеку, они тоже смеются, хохочут полуголые, трясут головами, а Стасис держит в другой руке бутылки с курортным вином, машет Винчюке, и кажется, будто вся эта троица начинает колыхаться, двигаясь по верхушкам хлебов в сторону Винчюке…

ВОКРУГ ОЗЕР

Опускались сумерки. Он собрался в путь, ибо настала обычная для этого пора. Тихо, стараясь не поднимать шума в коридорах гостиницы, человек запер комнату и стал спускаться по лестнице, потом взялся за ручку двери подъезда и с силой толкнул ее, ни о чем не надо было думать, за несколько дней напряженной жизни и работы автоматизм въелся до мозга костей. Еще предстояло спуститься с крыльца, повернуть налево, а потом уже по грязному тротуару — к озерам и мостам.

Озеро слилось с сероватым туманом, вода молчала, прильнув к песчаному берегу, лишь изредка то из одного, то из другого дома выходил невидимый человек, звякал ведром, а потом до слуха доносился влажный и прохладный плеск воды, который раздавался, кажется, где-то за морями. Иногда человек, спускавшийся к озеру за водой, держал в руке фонарик, и свет тысячами снопов рассеивался в тумане, рассказывая ему о детстве, когда под лай собак он поздней ночью возвращался из школы и когда свет в окнах домов был так высоко, что казалось, будто он струится с крыш. Сейчас какие-то огоньки изредка вспыхивали и на том берегу озера, буравя туман, а ему чудилось, что прямо по невидимой воде летит к нему поезд, в котором сидит у окна дорогой и любимый человек, тысячу лет назад отправившийся искать его по белу свету.