Мост над Прорвой

Уходя, Нарти оглянулся. Холм, чуть видный на горизонте, стоял, как и прежде. Получается, можно было бы переночевать на сухом. Хотя, старший верно сказал: развели бы костёр, тут бы нарыв от огня и лопнул. В таком деле наверняка знать невозможно. Опять же, вон какой кусок за вчерашний день дополнительно отмахали, так что, сегодня полегче будет.

Есть у людей правило: никогда не жалеть о том, что не случилось. Иначе рыбак, вместо того, чтобы идти на лов, будет вечно сокрушаться о той рыбине, что сорвалась с крючка, а земледелец, увидав потраву, начнёт не спасать оставшееся, а рыдать по погубленному. Переночевали в моховом укрывище, утро встретили живыми и здоровыми — что ещё? Не вздыхай о вчерашнем, думай о сегодняшнем.

Мокрая одежда сразу задубела на морозе, лёгкий ветерок проскваживал насквозь. Спасало только быстрое движение да тяжесть мешка на спине, под которым сохранялось воспоминание о сонном тепле укрывища. Нарти то и дело поглядывал на восток: скоро ли покажется солнце. Тогда станет тепло. Моховина, правда, тоже оттает, но тут уж выбирай что-то одно: или холодно, или вязко. Хотя, по сути дела, выбирать нечего: солнце встаёт, не спросясь путников.

Предутренний ветерок стих, солнышко пригрело Прорву, идущие замедлили шаг. К полудню остановились ненадолго, Нарти развязал мешок, вытащил два пласта сушёного мяса, и дальше они шли, жуя на ходу. Нарти размышлял, сколько времени им ещё идти, и что может быть в мешке у Клаха. Мешок здоровенный, а за всё время ни разу не развязывался. Всё, что нужно для путешествия, тащит Нарти. А ведь Агик и Вал тоже волокли немалую ношу. Но, что бы ни лежало в их мешках, оно досталось болотным тараканам.

В следующую секунду Нарти резко остановился, выдохнув по-охотничьи. Ноздрей коснулось сладкое трупное зловоние. Клах, идущий сзади, тоже замер. Неважно, что сигнал опасности подал младший, кто первый учуял, тот и командует.

Нарти сделал осторожный шаг, затем второй. Перед ним, наполовину погрузившись в раздавшийся мох, лежал труп. Мальчишка, лет десяти, может быть, двенадцати. Он лежал, скорчившись, поджав колени к животу. Рядом не было никакой ноши, вообще ничего. Разложение сильно затронуло умершего, так что выражения лица было не разобрать.

— Что с ним? — Нарти говорил шёпотом, словно громкий звук мог нарушить хрупкое равновесие происходящего.

— Он умер, — произнёс Клах очевидное.

— Но кто его убил? Моховые тараканы обглодали бы скелет начисто, а других хищников здесь нет.

— Он умер сам. Его выгнали в Прорву, но он не пошел на ту сторону, а лёг в мох и умер. Умер от горя.

— Он был плохой?

— Он был такой же, как ты или я. Все мы к определённому возрасту становимся несносными мальчишками, так что матерям не остаётся ничего, кроме того, как выгнать нас из дома. Выгнать в Прорву. Некоторые изгои приходят на нашу сторону, ты знаешь, это не так трудно, но часть остаётся здесь и умирает. Их убивает сознание, что они теперь совсем одни и никому не нужны.

— А теперь мы идём просить прощения хотя бы для некоторых, которые не самые плохие?

Клах усмехнулся и положил руку на плечо Нарти.

— Идём. Тут уже близко. Лучше ты сам увидишь. А рассказывать… ты всё равно не сможешь поверить словам. Ведь недаром те, кто остался жив, почти ничего не помнят о своём детстве и совсем ничего о том, как их выгоняли. А если кто и помнит, то молчит.

Край Прорвы надвигался, обозначая себя лесистыми островками и сплошной стеной кустов. Солнце жарило по-летнему, и не верилось, что утром пал такой мороз, что в укрывище образовалась ледяная пробка. Одежда на идущих давно просохла, и даже пот высыхал быстрее, чем выступал.

Потом край Прорвы, к которому они так долго шагали, неожиданно оказался рядом, Клах и Нарти ступили на сухое и, продираясь сквозь кусты, двинулись в гору. Нарти не мог бы сказать, что именно он ожидал увидеть здесь, но уж никак не берег, точно такой же, что и возле селения. Хотя был он такой же, да не такой. Спокойно воспринимать происходящее не давало сознание, что это ТОТ берег, о жизни на котором не сохранилось никакой памяти, кроме тянущей боли в груди. И ведь никого не обвинишь, сам виноват, что был не такой, как надо.

Ещё с моховины, когда до берега оставалось полчаса хода, Клах показал приметный изгиб холмов, куда следует выходить проводникам. Нарти не очень понял, то ли это место, где их будут ждать, то ли там просто разрешено появляться чужакам, но место запомнил, чтобы на будущий год выйти туда, не блуждая лишку.

За полосой кустов начинался склон холма, пологий и совершенно голый, так что пасущееся животное проводники заметили одновременно. Больше всего оно напоминало обыкновенного домашнего быка, но не надо быть, ни охотником, ни пастухом, чтобы увидеть отличия.

— Ы?.. — выдохнул Нарти на охотничьем.

— Бык, — Клах говорил негромко, но вполне внятно.

— Какой же это бык? — выговорил Нарти, опустив ухваченную было рогатину.