Мост над Прорвой

Свежевать большого зверя — занятие долгое и кровавое. Хорошо, что рядом протекал ручей, где можно было и самому сполоснуться и коровьи потроха помыть. Работали так, чтобы ничто не пропало: целебную желчь собрали в маленькую долблёнку, рубец Нарти как следует вымыл и выскоблил на совесть… Рубец хорош на пироги, хотя, кому здесь пироги печь? Клах сказал, что по эту сторону Прорвы хлеба не сеют — пахать некому, да и не на чем.

Явившихся гостей, а вернее — хозяев, первым заметил Нарти. Всё-таки, он охотник, а Клах был из пастухов, хотя за четыре года бродяжничества многому научился.

Из леса на голый склон вышла ещё одна корова — теперь Нарти с полувзгляда определил, что это корова, а не бык и не вол. На спине животного были навьючены большие кожаные мешки. Свои точно так же возили поклажу на волах. А рядом шёл… шла… — наверное, всё-таки, шло человеческое существо. Худая фигура, морщинистое лицо, волосы седые, но такие длинные, что даже у молодых людей встречаются очень редко.

Нарти судорожно глотнул. Вот оно, то, ради чего они шли.

— Здравствуй, мать, — сказал Клах, склонив в поклоне голову.

Старуха окинула проводников цепким взглядом.

— Почему вас всего двое?

— Второй и третий проводники погибли в Прорве, — ответил Клах. — На будущий год вот он, — Клах кивнул в сторону Нарти, — придёт сразу с тремя новичками. Будет трудно, но я верю — он справится.

— Как знаете… — старуха недовольно поджала губы. — Со стадом тоже вдвоём управитесь?

— Для этого дела хотелось бы получить помощника.

— Этого добра сколько угодно. Хоть десять штук.

— Один нужен. От десятерых не помощь получится, а только вред.

— Один — так один, — согласилась старуха. — К утру будет. Сама отберу, какой с телятами управляться умеет.

Клах повернулся к своему мешку, вытащил увесистый рогожный сверток. В таких рогожах люди хранили муку и немолотое зерно, идущие не на семена, а в еду.

Старая мать распустила тесьму, которой была перетянута рогожа. Внутри действительно оказалась мука. Теперь Нарти стало ясно, почему во время ночёвок в укрывище, где всё залито водой, Клах так заботился, чтобы не подмочить свой мешок.

— Простите, что мало в этом году, — произнёс Клах. — Не донесли.

— Я бы удивилась, будь у вас всё в порядке, — ворчливо сказала старуха. — Нате-ка и вам гостинца. Не знаю, как и стащите вдвоём.

— Что не стащим, то здесь съедим, — в тон ответил Клах, принимая одну за другой тяжеловесные головки сыра. Уж сыр-то Нарти сразу узнал. Каждый год, по весне, на следующий день после того, как мужчины уходили из селения, старики выдавали тем, кто остался, по ломтику сыра. Ни в какой другой день сыра попробовать не удавалось, и откуда он берётся, не знал никто, кроме посвящённых. А это оказывается гостинец от непреклонных матерей непутёвым сыновьям.

— Мать, — сказал Клах, — пообедай с нами. Жарево как раз готово.

— Отведай кровушки от своей коровушки… Эх, племя негодящее, любите вы не своё дарить, чужим угощать. А вот, погоди, я вас угощу.

Старуха выбрала среди стащенной к костру посуды здоровенную корчагу и пошла к вьючной корове, что преспокойно паслась в стороне от кровавого места. Опустившись возле коровы на колени, старуха ухватила за опухоль, что была у коровы там, где у некладеного быка свисают ятра. Нарти деликатно отвернулся. Это явно материнское ремесло, а на чужую работу можно смотреть, только если тебя приглашают. Охотнику не полагается глядеть, как лепят горшки, огороднику — как скопят быков. Понадобится — его позовут. А зря глазеть — нечего.

Слуха касались звуки самые простые: корова меланхолично валяла во рту жвачку, чуть в стороне исходил на песню травяной сверчок, и в тон ему дзенькали, разбиваясь о дно корчаги, струйки чего-то жидкого.

— В заимке среди посуды чашки должны быть, — не оборачиваясь, произнесла мать. — Сполосни от пыли, да к костру принеси.

Нарти бегом кинулся исполнять приказание. Принёс две чашки, поставил на траву.

— Тс-э… — прошелестел на охотничьем Клах, и Нарти, кляня себя за недогадливость, помчался за третьей.

Подошла старуха, наклонила корчагу, и в мытую чашу полилось густое, белое, белое…

— Чего смотришь? Пей.

Ноздрей коснулся тёплый, давно забытый и такой знакомый запах.

— Мама… — прошептал Нарти.

— Что, бедолага, мамку вспомнил? — неожиданно смягчившись, произнесла суровая старуха. — Ты пей, на том берегу, небось, молочка не дадут. Нельзя вашему брату молоко, ну да раз в год вреда не будет, особенно проводникам. Вы народ особый, на людей похожи, так к вам и отношение особое.

Потом они ели жареную кровь с хлебом. И по тому, как гостья выбирала распаренные корки, можно было видеть, что хлеб для неё в диковину.

Наконец она поднялась, уложила подарки и часть мяса в перемётные сумки и угнала свою корову, сказав на прощание, что завтра пригонит стадо и пришлёт помощника.