Она прервала себя на полуслове, однако Джастин догадался -«сумасшедшей». Повторяя, что ее разлучили с детьми, что она их больше не увидит, Аманда продолжала улыбаться. Она улыбалась равнодушно, совершенно безразлично. Джастин сказал, что работа в «Лисьей норе» может ей помочь; что у них хорошая, внимательная к сотрудникам организация. Он помог ей заполнить заявление как положено и добавил: если она хочет, то может указать его имя - так она с большей вероятностью получит место.
Они пробеседовали около сорока пяти минут, прежде чем Аманда вышла на улицу. Она снова вгляделась в вывеску, как будто до сих пор не запомнила названия, и уехала.
Через несколько дней Джастин со своей подружкой увидели в новостях фотографию Аманды. С напряженным лицом и растрепанными волосами она казалась совершенно другой женщиной. Но Джастин, вскочив, воскликнул:
- Это же Аманда! Я ее знаю! Я ее знаю!
В новостях уточнялось, что именно она совершила. Подружка Джастина назвала ее поступок чудовищным, а Джастин невольно начал оправдывать Аманду, вспомнив, в каком состоянии она была несколько дней назад; утверждал, что она не могла совершить того, в чем ее обвиняют, - она ведь так любила своих детей.
А его девушка настаивала на том, что Аманде нет оправданий. Джастин согласился, но не стал отказываться от своего мнения, что Аманда не заслуживает смерти за свое преступление. На следующее утро Джастин даже купил газету, чтобы узнать имя адвоката по делу Аманды. Позвонив в контору адвокату, он услышал: «Для вас я сделаю исключение -попрошу адвоката перезвонить вам». Однако Джастин не знал наверняка, сдержал ли тот человек слово. Ему так и не перезвонили.Джастину хотелось поговорить с адвокатом, поскольку его самого когда-то едва не приговорили к смерти. Он отсидел двенадцать с половиной лет за убийство человека во время покупки мета. Джастину тогда было восемнадцать, и употребление наркотиков закончилось для него очень, очень, очень плохо. Уже в девятнадцать он сидел в тюрьме.
В 2008 году его выпустили. Ему было уже тридцать два года - на год больше, чем Аманде, которую только посадили. Его судьба теперь двигалась в одном направлении, ее - в другом; они общались меньше часа, однако этого оказалось достаточно для того, чтобы он попытался дозвониться до ее адвоката и сообщить: он знает, в каком состоянии Аманда была за несколько дней до убийства, и если следствию нужна его помощь, он готов дать показания. Нет, он не считал, что преступление должно остаться безнаказанным. Аманда совершила ужасный, чудовищный, отвратительный поступок, но смертной казнью ничего не вернуть и не решить. Сына в обмен на ее жизнь не воскресить. И не стереть из памяти дочери тех воспоминаний, что будут преследовать ее всю жизнь. Джастин по собственному опыту знал, что дочь Аманды ждут не меньшие муки, чем саму Аманду. На Тринити до последнего дня жизни будет клеймо: она дочь той самой «сумасшедшей Аманды», которая чуть не убила ее.
Джастин знал, что Аманде будет тяжело; что к детоубийцам и детообидчикам другие заключенные испытывают особенную ненависть. Он понимал, что Аманду по большей части будут держать в одиночных тесных камерах без окон, темных сутками напролет. Если она попытается совершить самоубийство, ей запретят носить одежду, в лучшем случае нацепив на нее, как на склонную к самоубийству личность, «черепаший панцирь». Как мог судить Джастин, люди, слыша о таких условиях содержания, считают их более чем приемлемыми.
Он разговаривал с сотнями клиентов, которые покупали в их заведении газеты или слушали новости по радио. Целую неделю все только и говорили, что об Аманде. Джастин слышал, как ее называли гнусным, отвратительным человеком; как говорили, что она заслужила мучиться до конца своих дней.
Джастин знал, что Аманде еще очень долго придется расхлебывать последствия своего преступления. Он сам до сих пор тащил на себе последствия своего... И, размышляя о том, почему Аманда убила своего ребенка, он также задумывался о том, к чему все это привело. По его мнению, нечто подобное удовлетворению она все-таки получила.
Большинство людей полагало, что Аманда утолила жажду мести. И на этом их предположения заканчивались. Думать дальше они либо не хотели, либо не считали нужным. Мысль о том, что Аманда все тридцать пять лет, сидя в камере, будет злорадствовать, казалась мне глупостью, похожей на сказку. Ее жизнь ведь на этом не закончится. Даже если ее будут держать обнаженной в тесном помещении, она все равно будет жить; будет переживать потери и что-то, размышляя, обретать.