Мост самоубийц

— Господин следователь, какими судьбами? Вам промокшая совесть не дает покоя?

Лев Марсович Морошин отвел глаза. Он явно не ожидал меня тут увидеть.

— Или у вас просто есть милая привычка гулять в проливной дождь на местах убийств?

— Самоубийств, — машинально поправил Морошин.

— Допустим, самоубийств. Но привычка у вас все равно странная.

— Это не привычка.

— Тогда что же?

Морошин молчал.

— А я вам скажу что. Вы засомневались, что все сделали правильно. И пришли убедиться, что ничего не пропущено. Только поздновато вы спохватились. Надо было работать месяц назад.

Морошин поднял бровь и, по-прежнему глядя на воду, спросил:

— А разве здесь есть что-то, указывающее на убийство?

— Нет, но, возможно, было.

Морошин опять не ответил. Он по-прежнему не смотрел на меня и таращился в воду, испещренную кругами от дождевых капель. Я от злости перестала замечать, что вымокла до нитки. Мне хотелось сказать этому чудику в строгом сером плаще еще что-нибудь обидное, но я понимала, что эту каменную скалу ни одно слово не потревожит. Пора было двигаться домой, пока вода окончательно не превратила меня в рыбу. Или самой придется прыгать в речку.

Не попрощавшись с Морошиным, я сделала два шага от перил, но вдруг остановилась, пораженная мыслью.

— Вода…

— Что? — машинально переспросил Морошин.

Я забыла обо всем и снова подошла к перилам.

— Вода!

— Что вода?

— Насколько глубокая эта речка?

Морошин пожал плечами, смаргивая капли с ресниц.

— Да ни на сколько. Неглубокая совсем. Приток же. Ну, метра два-полтора. Тут встречаются глубокие омуты, но в основном в этой части глубина небольшая.

— И что же это за место для самоубийства?

Лицо Льва Марсовича выразило недоумение.

— В каком…

— В прямом. Кто прыгает в лужу, чтобы покончить с собой?

— Утонуть можно и в луже, — возразил следователь. Поразительно — на его лице было все то же спокойное выражение, словно речь шла не о мертвой девушке, а о погоде.

— Хорошо, не спорю, господин Упертая Задница. — Я решила: раз следователь не хочет содействовать, то не стоит с ним церемониться. — Но если бы вы твердо захотели покончить с собой, неужели не выбрали бы какой-нибудь более надежный способ, стопроцентный?

— Я бы не покончил с собой ни при каких обстоятельствах, — невозмутимо ответил Морошин.

— Не сомневаюсь. Но попробуйте посмотреть на это дело глазами живого человека.

— Я уже смотрел. Она не умела плавать, — сказал следователь. — Для погибшей прыжок в воду был стопроцентным вариантом.

— Все равно ситуация сомнительная. Девушка даже не барахталась в воде, хотя это элементарный инстинкт. Когда подбежали свидетели, она уже утонула. Это произошло практически мгновенно. Может быть, в ее карманах были обнаружены камни или какие-то тяжелые предметы, которые помешали ей всплыть на поверхность?

— Нет, — удивленно ответил Морошин. Это была первая искренняя эмоция, которую я услышала в его голосе.

— Тогда что же? Что обеспечило гарантию результата для нее или ее убийцы?

Морошин молчал. По его лицу пробежала только легкая тень недовольства, когда я произнесла «убийцы». Ну хорошо, смысла поддерживать этот разговор нет. Тем более как бы я ни пыталась обвинить следователя в работе «спустя рукава», твердых доказательств того, что Полина не хотела уходить из жизни, у меня не было.

Я развернулась и пошла по мосту к парковой дорожке, судорожно вытаскивая на ходу телефон и набирая номер такси.

* * *

Меня трясло до самого вечера — от дождя, злости или усилившейся боли в спине, трудно было понять. Я позвонила Саше и выяснила, что Полина действительно не умела плавать.

— Летом она всегда сидела на берегу, когда я ныряла, — со вздохом объяснила Саша, — трусишка такая была. Очень боялась воды.

Положив трубку, я опять задумалась. Человек боится воды, но выбирает именно ее, чтобы свести счеты с жизнью. Что это? Попытка последний раз посмотреть своему страху в глаза и побороть его? Сомнительно. В этот момент человек выбирает то, что проще, и то, что не заставит отступить.

Я заварила себе кофе и, завернувшись в одеяло, положила ноутбук себе на колени. Около получаса я изучала информацию в Сети, и наконец набрала номер знакомого патологоанатома, Рудольфа Вениаминовича. Он был уже на пенсии, выращивал розы в деревне под Тарасовом, но иногда консультировал меня в вопросах, касающихся жизни и смерти.

— Самоутопление? — удивился он, когда я наконец до него дозвонилась. — Крайне маловероятно, деточка. Хотя в наше неспокойное время я уже ничему не удивляюсь.

— А почему маловероятно, Рудольф Вениаминович?

— Дело в том, деточка, — я услышала в динамике скрип двери, стук трости о дощатый пол и звук чиркающей спички, — дело в том, что у нашего организма потрясающая воля к жизни. Даже если человек все уже для себя решил, тело сопротивляется этому решению. В дело вступают инстинкты. При нехватке воздуха человек, что бы он ни задумывал изначально, будет стремиться его восполнить и всплыть на поверхность.

— Я так и думала.