Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве

Хозяин прибыл в сопровождении обер-полицмейстера и фабричного инспектора. Видать, вместе позавтракали — раскраснелись. Тут же на полусогнутых подскочил управляющий — пошушукались на виду у толпы, покивали головами, поднялись на конторское крыльцо. Никита Петрович Филонов вытащил из кармашка часы, кинул взгляд на циферблат, потом посмотрел на высоко поднявшееся солнце и укоризненно сказал:

— Времечко к обеду, а у вас и конь не валялся…

— Не пойдем на работу, выполняй наши требования! — крикнул Щепа.

Филонов промокнул платочком вспотевший лоб, сменил тон:

— Тут мне говорили про баню… Согласен. Но зачем же, братцы, бунтовать? Отродясь у Филонова смуты не водилось, а теперь вот тебе — позорище на всю Москву! Попросили бы по-доброму, чай, не лиходеи мы, людскую нужду понимаем. Будет вам баня каждый день!

В толпе послышались ликующие возгласы: наша берет! Одна изможденная бабенка пробилась вперед и, поклонившись до земли, растроганно заголосила:

— Спасибо, отец родной! Век будем благодарить!

Федор взобрался на кучу бревен, сваленных у забора в стороне от конторы. Ему хорошо было видно и крыльцо, где топтались представители власти, и фабричный двор, заполненный народом. Афанасьев видел, что хозяин изрядно обескуражен стачкой, но лучше других понимал, что без жестокой борьбы Филонов никаких серьезных уступок не сделает. Глупая выходка исстрадавшейся бабенки подпортила настроение толпы — на лицах появились улыбки, кое-кто поддержал ее благодарственными воплями. Но что же молчит Щепа? Нет, не молчит.

— Баня — пустое! — послышался его зычный голос — Лягушками кормишь! Доколе?!

— Кульшин, гнида, штрафами донял! — ринулись на подмогу друзья Захара.

— Артельного не желаем! Убира-ай хромого!

— Жа-алованье прибавля-яй!

Филонов беспомощно развел руками, оглянулся на фабричного инспектора. Господин инспектор выдвинул сытенькое брюшко, поднял суковатую трость с серебряным набалдашником. Дождавшись тишины, крикнул:

— Не слушайте смутьянов! Сейчас очень тяжелое положение в промышленности. Сбыта на рынке нету, промышленники терпят большие убытки. Поэтому разговоры о прибавке жалованья не имеют под собой почвы… Вы сами слыхали, что можно сделать, Никита Петрович сделает… Артельного можете выбрать другого. Ткацкого мастера, если он допускал нарушение закона, возможно, уволят… Но я хочу сказать вот о чем. Вам должно быть стыдно, братцы! У Филонова вам живется получше, чем у прочих… Поверьте мне, я знаю. А вы вместо благодарности бунтуете! Ступайте по своим местам, начинайте работать. Кто послушает меня, того винить за стачку не будут…

Захар Щепа вскочил на вкопанный в землю стол, скинул пиджачишко, оставшись в яркой кумачовой рубахе.

— Довольно! — заорал во всю мочь. — Хватит слушать байки! Братцы, господин фабричный инспектор говорил тут, что живется нам у Филонова лучше всех. Враки! Прохоровскне получают поболее нашего, все об этом знают. Тут Никиту Петровича отцом родным называли… А какой отец своих детей полицией пужает? Поглядите, сколько их, родимых! Все по нашу голову! Да и этого им мало… Господин полицмейстер, слышал я, за подмогой послал! Не пойдем работать, братцы!

Фабричный инспектор махал тростью, требуя тишины, но в толпе заулюлюкали, засвистели, кричали все, кто во что горазд. Вдруг цепочка полицейских около ворот расступилась, и на фабричный двор, не держа строя, врассыпную, ворвались казаки. Толпа отхлыпула к жилой казарме. Хозяин юркнул в контору, за ним поснешил инспектор; на крыльце остался обер-полицмейстер. Оправив тыльной стороной ладони остро торчащие усы, полковник сказал негромко, однако же до всех донеслось:

— Ну, хватит, мерзавцы… По-хорошему не захотели, пеняйте на себя…

— Не бойтесь, братцы! — Захар Щепа все еще возвышался на столе, и ветер шевелил его дремучую бороду. — Требуйте своего, пущай хозяин вертается!

— Взять его! — скомандовал полицмейстер. Городовые кинулись к столу, схватили отбивающегося Захара за ноги, повалили, заломили руки. И никто в толпе не шелохнулся: людей парализовал страх.

— Я даже не буду считать до трех, — все так же, не повышая голоса, пригрозил полковник, — сию минуту разойдетесь по местам, а то велю стрелять. Ну, живо…

Вечером в казарме произвели аресты: выслали на родину около пятидесяти ткачей. В конторе, во дворе, в уборных и в корпусных проходах выставили городовых. Запуганные люди принялись за работу на прежних условиях, хозяин отказался даже от обещанного. Лишь спустя некоторое время было разрешено выбрать нового старосту. И баню начали топить три раза в неделю, из коих один день отводился фабричным женкам для стирки белья.

Федора уволили на другой день. Ткацкий мастер Кульшин зло пробурчал: «Своих смутьянов хватает». Похолодело в душе: неужто Щепа проболтался о разговоре на лестничной площадке? Но нет, арестный дом миновал. Выдали паспорт, отпустили на все четыре. Стало быть, подозревали, что стачка без участия питерца не обошлась, но доказательств не заполучили.