Мост в бесконечность. Повесть о Фёдоре Афанасьеве

— Да уж, этот не потерпит, чтоб аркан на шею набросили, — подковырнул Дунаев.

Уткин вспыхнул:

— А револьвер какой был, ты знаешь? Знаешь! Из него воробья не свалишь, не то что Кожеловского!

— Будя, будя, — Афанасьев притушил разгоравшиеся страсти. — Скажем спасибо, что за тот выстрел тюрьмой не пострадал…

— А в самом деле, как это его не посадили? — недоуменно спросил Бубнов. — Я думал — навсегда прощай, а приезжаю — вот он, Ваня, целехонек.

— Кто стрелял, они точно не знали, — остывая, рассказывал Уткин. — Кличку с фамилией перепутали… Какая-то сволочь шепнула — Станко палил, ну и прицепились, вы, дескать, Станков? А у меня паспорт при себе. Ошиблись, говорю, от рождения Уткин. Куда деваться, через три дня отпустили…

— Ладно, ребятки, это — прошлое, — прервал Федор Афанасьевич. — Давай, Ваня, получше учи своих дружинников. Понапрасну палить не будем, но уж коли придется, чтоб не обмишурились… Все, товарищи, расходимся помаленьку. Следующий раз встречаемся на конференции, число сообщим…

Девятого мая чуть свет организаторы городских районов и делегаты фабричных ячеек собирались на партийную конференцию в лесу за деревней Поповское. Сторонясь чужаков, тянулись к назначенному месту проселками, потаенными тропами. Некоторые шли прямо с ночной смены: в промасленных робах, с неотмытой краской на лицах, усталые.

Федор Афанасьевич почти не сомкнул глаз, намереваясь явиться раньше всех, чтобы самолично встретить и расставить дружину Ивана Уткина для охраны. И ведь не проспал, разбудил Балашова еще потемну, торопил, приговаривая: «В лесу умоешься, из родничка…» Однако же, получилось, замешкались в пути. Не рассчитал силенок, выдохся на третьей версте. И теперь, ковыляя за быстроногим Странником, стеснялся своей немочи: «Иди, Семен, не дожидайся. Я доплетусь». Балашов фыркал в усы: «Еще чего выдумай. Так и брошу одного… Поспеем, без нас не начнут». Афанасьев от этих слов страдал еще больше. Семен думал, что успокаивает старого товарища, а Федор Афапасьевич еще больше страдал, понимая, что опаздывает, а без них действительно конференция не начнется.

Но, как часто бывает, несчастье помогло. То есть, может быть, и не случилось бы провала, может, встретившиеся мужики и не донесли бы о подозрительном скоплении людей в лесной глухомани, но вполне могли и донести, такое бывало.

Они встретились на сухом болотце, куда сходились две дорожки, а дальше петляла одна — как раз в том направлении, где собирались подпольщики. Остановились, настороженно посматривая на незнакомых путников. У одного из мужиков, кривоногого, в холщовой рубахе распояской, в руке топор; он подбросил его, ловчее перехватив. Семен свернул с тропки, сделал несколько шагов по мягкому моховому ковру:

— Кто такие?

— Черновские, — угрюмо ответил кривоногий.

— Куда прете? — голос Балашова звучал грозно.

— А тебе чего?

— Коли спрашивают, говори!

— За хворостом мы, за хворостом! — зачастил другой мужик, с веревкой на плече. — Из Черновки!

— Дальше проходу нет! — Балашов махнул рукой, словно отрезая путь в глубину леса. — Хворосту и тут наберете!

— Ишь ты, прыткий, — кривоногий снова перехватил топор. — Вы что же, из начальства будете?

Семен беспомощно оглянулся на Афанасьева: упрямые попались. Федор Афанасьевич укоризненно качнул головой, выдвинулся внеред:

— Нас в понятые взяли, — сказал внушающе. — Здесь преступников ловят, царевых супостатов… Ступайте домой, покамест не вляпались.

Мужик с веревкой испуганно нерекрестился:

— Господи помилуй… Попадешься — не расхлебаешь. Бог с ним, с хворостом, айда, Михаила, обратно!

Кривоногий с досадой плюнул на тропинку, но перечить не стал: повернулись и скрылись за молодым ельником. Семен Балашов восхищенно крякнул:

— Хитер же ты, Афанасьич! Ох, хитер. Моментом сообразил — понятые…

Афанасьев улыбнулся в бороду:

— На испуг нынче мало кого возьмешь. Умственно надо…

Настроение Федора Афанасьевича улучшилось: не везде молодые-то верх берут, годятся еще и старые кони.

На лужайке собралось человек пятьдесят, когда, наконец, объявился секретарь партийной организации. Увидев между деревьями Ивана Уткина, делегата от фабрики Полушина и начальника боевой дружины, первым делом к нему:

— Как думаешь, полиция не помешает? Не пронюхали?

Иван пожал плечами:

— Думаю, обойдется. Конспирация соблюдена.

— Конспирация, конспирация, — проворчал Афанасьев, — а неизвестно, кто в лесу шныряет. По всем тропкам поставь людей, пускай говорят: облава в округе… Федор Самойлов пришел?

— Давно здесь. И Анна Смелова, и Дунаев… А вас. Отец, Бубнов искал.

— Где он?

— Во-он в тех кустиках хоронится. Какой-то приезжий с ним…

— Пойдем поглядим.

Андрей вышел навстречу из зарослей, за ним — коренастый парень, стриженный бобриком:

— Познакомься, Отец. Это Трифоныч, послан из Москвы.

— А чегой-то вы, молодые люди, от народа прячетесь? — Федор Афанасьевич ощутил крепкое рукопожатие, вглядываясь в румяное лицо Трифоныча. — Неужто оробел, товарищ?

— Оробеть не оробел, а лучше, если вы представите, — сказал приезжий и улыбнулся — открыто, славно так улыбнулся.