Мост в бесконечность. Повесть о Фёдоре Афанасьеве

Вскрыв корчагу, проверили сохранность документов; не отсырели, в полном порядке. Вышли на дорогу, Отец едва волочил ноги, устроились на скамейке отдохнуть.

— Я тут всегда остановку делаю, — объяснил Афанасьев. — Славно здесь…

Раздались негромкие голоса за поворотом, Семен Балашов сунул руку в карман пиджака, где у него лежал револьвер. Афанасьев, скосившись, усмехнулся. Из-за густого ельника показался старик с мочалистой бороденкой; тыкал в пыльную колею палкой, у плеча придерживал тощую котомку. Рядом с ним шагал парнишка лет двенадцати, босой, ноги в цыпках.

— Куда путь держишь, дедусь? — полюбопытствовал Балашов.

Старик поклонился:

— В Иваново, милок. Говорят, «Компания» новый набор делает.

— А не боишься, что забастовщики ноги обломают?

— Авось не узнают про нас.

— Узнают. Мы вот и есть забастовщики. Таких, как ты, штрейкбрехеров, поджидаем да от ворот поворот даем. Забастовка, дед, понимать надо.

— Как не понимать, — понурился старик. — Да, чай, пора кончать… Весь май промаялись, без куска хлеба остались. Подаяниями продовольствуюсь… Картохами вот заручился, а хлебушка нетути, — потряс котомкой. — Внука накормить нечем. Да и то сказать, надоело сложа руки…

— Верно, папаша, надоело. А только забастовку нарушать не годится. Надобно свою линию держать.

— Дак я из Кохмы, зачем мне вашу-то линию держать? — прошамкал старик.

— А чего же от Ясюнинских в «Компанию» подался? — вступил в разговор Афанасьев.

— То-то и оно, у нас тожеть забастовка. Послабления добиваемся. Прибавки просим тридцать копеек на каждый рубль. Да хозяйские тюфяки истребовать решились… Наш-то аспид требования прочитал, за портки схватился — умру, мол, а не получите. Новых наберу, а вам не прибавлю. Вот как…

— Пойдем, Семен, к обеду в Кохму успеем, — Афанасьев незаметно подмигнул. — Примут Ясюнинскне?

— Принять-то примут, дак зачем же, — обеспокоившись, забормотал дед и подтолкнул внука вперед, словно бы заслоняя дорогу. — К нам нельзя сказано — бастуем…

— Ну как же, ты в «Компанию» наймешься, а мы — к твоим хозяевам. Поровну выйдет, без обиды.

— А наше требованье? Тюфяки, прибавка? Ежели чужаки нахлынут, подавно не даст…

— Вот, отец мой, теперь верно мыслишь, — тихонько засмеялся Федор Афанасьевич. — Начнем с места на место шастать, ничего не добьемся. Возвращайся в Кохму, скажи своим: ивановские твердо стоят и вам того желают. И никого не пускайте на фабрику, тогда хозяев одолеете.

— Айда, дедка! — парнишка потянул старика за котомку. — Говорил ведь, не надобно ходить… Совестно от людей.

— Видишь, внук у тебя сознательный, — Афанасьев поощрил мальчонку. — Слушай его…

Старик попросил табачку на закрутку; виновато вздохнув, признался: бес попутал, и они пошли обратно. А тут как раз и Бубнов подоспел; взмокший, запыхавшийся, выпалил недобрую новость. Семен Балашов нервым делом:

— Отца на ночь укроешь?

— Да что обо мне, торопись людей упредить, — забеспокоился Афанасьев. — Верняком аресты будут.

— Укроешь? — требовательно повторил Семен.

— Спрячу, — пообещал Андрей.

— Тогда идите помаленьку, а я побежал…

— Странник! — вдогонку слабо крикнул Федор Афанасьевич. — Ежели кого заметут, пускай говорят, что освидетельствовались у витовского фельдшера!..

Дружинники Ивана Уткина, пошныряв в толне, оповестили членов комитета о том, что Странник требует срочного совещания. Сгрудились у лесной сторожки, в стороне от общей массы; Балашов рассказал о предстоящей облаве.

— Значит, распускаем людей? — уныло спросил Дунаев.

— Ни в коем случае! — отрезал Фрунзе. — Сегодня, само собой, скроемся, палатку свернем. Но завтра сойдемся как ни в чем не бывало. Уткин расставит патрули, чуть чего — пускай свистят. Начнут окружать — успеем разбежаться… А в народе панику сеять не стоит. Депутаты должны работать даже на нелегальном положении…

Ночевали комитетчики в разных местах, каждый непременно не там, где прежде. Тем и сохранились, причинив служебное огорчение вице-губернатору и еще одному человеку, который весьма был заинтересован в том, чтобы облава удалась. Человек этот — Ксенофонт Степанович Елохов, старший филер летучего отряда Московского охранного отделения. Он жил в Иваново-Вознесенске почти с первых дней стачки, был тихим, но зорким свидетелем многих невероятных событий. Слонялся по городу, целые дни проводил на Талке, присматриваясь к публике, к выступающим на митингах ораторам.

Елохова не интересовали фабричные депутаты, хотя в регулярных донесениях освещал и таковых — по бедности. Но главную имел цель — вскрыть социал-демократический комитет, выявить тех, кто, оставаясь невидимым, приводил в движение машину стачки. Когда случались аресты, Ксенофонт Степанович процеживал сквозь сито профессионально отточенной памяти всех задержанных и установил: попадается мелкая рыбешка. А крупняк или обходит полицейские сети, или прорывается сквозь них, оставаясь на свободе.