Мост в бесконечность. Повесть о Фёдоре Афанасьеве

Студент Кашинский был направлен в Петербург народовольческой группой. Ехал сюда с двойственным чувством. Он исповедовал террор, убежденный, что в глухое безвременье только взрывы бомб и револьверные выстрелы могут всколыхнуть Россию. Но, с другой стороны, прекрасно понимал: без тесной связи с заводами и фабриками надеяться на расширение освободительного движения бессмысленно. И еще понимал: напрямую агитировать рабочих за террор — дело практически безнадежное; к святой революционной жертвенности склоняются из них единицы. Что же оставалось? Следовать примеру марксидов: пропаганда и еще раз пропаганда! Искать надобно пути к душам простолюдинов, вовлекать в революционный круговорот, привязывать к себе. А потом видно будет; может, удастся сколотить несколько боевых групп для массового террора… Петербуржцам хорошо: у них Технологический институт; практикуясь на заводах, будущие инженеры могут сами устанавливать связи с рабочими. А московские студенты — университетские гуманитарии, естественники Петровской академии — никаких подходов к заводам и фабрикам не имеют. Вот и пришлось с поклоном к Брусневу… Прослышав, что в его организации есть рабочие, которые могут самостоятельно вести пропаганду, приехал удостовериться; если оно так, пригласить кого-нибудь в белокаменную.

Посматривая на Афанасьева, Петр Моисеевич думал: «Заполучить бы этакого зубра…»

Поговорив о том о сем, «прощупав» Афанасьева со всех сторон, Кашинский закинул удочку: не согласился бы поехать в Москву? Нет, конечно, против молодости он ничего не имеет, товарищ Норинский тоже очень бы пригодился, но… Просительно сказал:

— Хотелось, чтоб опытный человек, похожий на вас… Понимаете, совершенно не связаны с пролетариями! Никакой пропаганды на фабриках…

Неизвестно, как повернулся бы разговор, однако Бруснев подхватил:

— Поедем, Афанасьевич! Студенческой моей жизни скоро конец, направляют инженером мастерских Московско-Брестской дороги… К осени переберусь — будем опять вместе. А?

Афанасьев задумался. В Петербурге оставаться опасно — яснее ясного. Переезд был бы кстати. И что Бруснев станет москвичом — на руку. За ним в огонь и воду: надежный человек… Но найдется ли на новом месте работа? Глаза совсем ослабли, вдруг врачи к станку не допустят. А чем жить?

Поделился сомнениями, стесняясь деликатности затронутой темы: о личном говорить не привык. Но Кашинский сомнения развеял, назвав предмет колебаний пустяковым.

— Я человек состоятельный, — заявил важно, — из собственных средств ежемесячно стану платить по десяти рублей. Разумеется, пока не устроитесь…

— Неловко, право. — Федор беспомощно взглянул на Бруснева. — Чай, не захребетник…

— Полно! — рассмеялся Михаил Иванович. — Не на воды едешь… Ты о другом думай — хватит ли десяти рублей на пропитание?

— Хватит, хватит! — Афанасьев замахал руками, опасаясь, что разговор о деньгах получит продолжение. — Согласный…

Костя Норинский не обиделся, что посылают другого. Понимал: Афанасьев подходит по всем статьям, пользы от него поболее… Кашинский задерживался, Федору отъезд наметили на послезавтра. Для большей безопасности — на вокзале всегда толкутся шпики — уговорились так: Костя покупает билет, едет до Тосны, куда Афанасьев отбывает заранее, с оказией. Вагон пятый… Возьмет у Костика свой билет и поедет дальше. А Норинский возвращается…

Крутой поворот в жизни. И неожиданный. Но чем дольше думал Федор о предстоящей работе, тем больше убеждался: выбор правильный. В Питере много ребят, которые не дадут затухнуть огоньку, — закаленные, с верного пути не свернут. И если вправду на московских фабриках покамест не пахнет марксистской пропагандой, то где же быть ему, Афанасьеву, как не в Москве?! Показать надо, что недаром голову ломали над книгами; доказать, что питерское подполье кое-что стоит…

ГЛАВА 7

После казарменно-чиновного Петербурга с его выверенными, выстроенными по ранжиру проспектами Москва казалась похожей на огромную разухабистую деревню, погруженную в обжорство и пьянку, лихорадочный торг, истовое богомолье. Уличные сапожники, торговцы сластями, пирогами, квасом, ваксой и щетками и еще бог знает чем сновали по улицам, смешиваясь с монахами, нищими, богомольцами, пришлыми из разных мест России, создавая бестолочь и суету, оглашая площади и переулки хриплым, визгливым, лающим гамом.

Закружившись в переулках Зарядья между обшарпанными домами, Афанасьев чуть не заблудился, обалдев от вони и духоты. Заторопился к Москворецкой улице, думал, там воздух почище. Но и здесь облегчения не получил. Лавки с церковными свечами, воском, а главное, мылом издавали отвратный запах. Подался на Балчуг, известный торговлей железом и скобяными товарами — подковами, гвоздями, амбарными замками, петлями для ворот, обручами и ободьями, а также пенькой, веревками, канатами. С Балчуга Федор Афанасьевич, держась затененной стороны улицы, извилистым путем стал подниматься к Лубянке.