Мосты

Нежданно-негаданно мне начинает казаться, что в Кукоаре куда больше людей, чем я думал. Ничего себе открытие! Будто я не жил в этом селе! И хотите - верьте, хотите - нет, красивых девушек тоже больше!.. Нарядные и смущенные, они прогуливаются... но под присмотром родителей. Так уж повелось у кукоарцев: видят, что в клубе красиво, весело, светло, а все же за молодыми смотрят в оба. И странное дело - парней тоже порядочно. Созвал нас однажды председатель в сельсовет, так мы во дворе не уместились.

- Вот что, ребята, - сказал дядя Штефэнаке. Долго почесывал затылок, потом выдавил: - Значит, кто живет выше моста Негарэ - в одну сторону. А кто, значит, живет ниже моста - в другую сторону!

Я жил рядом с Негарэ - у самого моста и остался на месте. Рядом со мной Митря, больше ни души.

- Зачем, значит, я вас созвал?.. Мы с секретарем вас собрали затем, чтобы отныне, значит, по закону... чтоб мы больше не слышали о ваших неладах. Никаких драк и потасовок. Все вы односельчане - и баста. Никаких границ на мосту. Будьте дружны, товарищи, как следует! Я вам двух музык добывать не стану и двух клубов строить не буду, ясно? А кто затеет драку - того на отсидку в погреб при сельсовете!

Секретарь сельсовета, он же сельский дьячок, чуть смущенно усмехнулся при этих словах дяди Штефэнаке, но мы, парни, знали, с кем имеем дело, поэтому возражений не последовало никаких.

После наших обещаний впредь жить в братстве дядя Штефэнаке оторвал тяжелые кулаки от резных деревянных перил веранды.

- Насчет допризывной службы теперь... Кто, значит, из вас допризывники, кто нуждается в одном, в другом, так знайте: по вечерам с первого сентября будете ходить в школу, научитесь чертыхаться по-русски. А по воскресеньям в двенадцать часов собираться на площади, возле церкви, для строевой подготовки. Ну, всего хорошего!

Впервые очутился я среди допризывников. Значит, осенью и мне предстояло до одури заниматься шагистикой. А сейчас я ломал голову над тем, почему товарищи избрали председателем именно дядю Штефэнаке. Лошадей у него не было, были волы... Ну и ну. Это у нас не считалось похвальным делом...

Правда, были у этого человека настоящие заслуги. Вырастил четырех парней для армии, и вся четверка в него - здоровяки с большими руками и доброй, отходчивой душой. Ребята что надо. Складывали плачинту вчетверо, раз-два - и ее как не бывало... Но и когда брались за работу - только держись!

Дядя Штефэнаке отчаянно много курил, а сыновья его в рот папиросы не брали, стеснялись даже своей тени.

Теперь, когда их отец стал председателем, они вчетвером приходили в клуб, сидели до конца, словно приросшие к скамейке. В их роду мужчины не танцевали с тех пор, как их знает Кукоара.

Ясно, что село теперь помноголюдело. Ведь раньше я сыновей дяди Штефэнаке месяцами не видел. Да и не только их. Теперь все вылезли на улицу. Одни стали культармейцами, обучали азбуке и конституции, другие, помоложе, никак не могли дождаться субботы и воскресенья, чтобы пойти в клуб. К тому же очереди за калошами, материей в кооперативе - такого сроду не видели в нашем селе. Бабы стали подыматься до петухов, толпились у магазина - покуда все товары, вплоть до халвы, с полок не подметут, не уйдут.

И курильщиков стало полным-полно. Одним очень нравились папиросы с картонным мундштуком, другие вновь начинали курить после двадцатилетнего перерыва - не курили с первой империалистической... Иосуб Вырлан задумал совратить даже дедушку, старого человека... Рано утром, до завтрака, приходил, зажав папиросу в зубах; нахваливал чертову траву. От таких похвал аж слюнки текли. Дедушка, набычившись, бросал:

- Дымишь?

- Дымлю, - отвечал Иосуб.

- В твои годы я и через глаза умел дым пускать!

- Я еще не научился, - смеялся Иосуб.

- Браво! И ты стал молодцом, не хуже людей... Из пасти у тебя разит, как из потрохов арапа.

Да. Вдруг, вместе с землей, люди словно обрели и свободное время, и поводы для разговоров. Ходили, суетились - кто на рынок за новыми рублями, кто к городским портным. Теперь за одну несушку многое можно было купить. Но и несушку не просто вырастить!

Одна из дочерей Кибиря приходила в клуб с розовой мыльной пеной на лбу - пусть видят парни, что умывается барским мылом! Танцевать с ней было просто невозможно, так она благоухала.

Только дьячку не нравилась жизнь. Он обивал пороги, хлопотал оформлял документы на выезд за Прут. Сыновья и две дочки еще раньше выехали за границу, с лицеем.

Село лишалось секретаря и церковного дьячка. Никогда еще отца моего не ценили так, как в ту пору! Приходил к нам дядя Штефэнаке с разными начальниками, уговаривали секретарствовать в сельсовете. И не успевали они уйти, как в калитку входили члены церковного совета: как оставить храм божий без дьячка? Ото всех отец отбояривался, показывая на Никэ - у моего младшего брата рука была в гипсе.

- Оставьте меня в покое, люди добрые, хочу растить детей!

- А что случилось? - спрашивали "люди добрые".

- Сделал крылья из дранки, взобрался на амбар и слетел головой вниз, в конские ясли...

- Ужас!

- Хорошо, что шею не сломал.