Мотя

«Мою любовь зовут на М, она мертвенькая, у нее месячные и ей мерзко, – бормотала Нюра, запивая копченое сало малиновым вареньем, – она милая и mieze». Почти не пережевывая, она глотала, запихивала в себя все, что находила в холодильнике, в первую очередь жирное и сладкое. Хозяева квартиры держали несколько кошек, которые пришли посмотреть на ночную гостью – Нюра и их угостила. Тихая густая ночь разлилась в квартире, было много вкусной еды, радио еле слышно мурлыкало старый хит «Иванушек» о тополях:

Тополями пропахли шальные недели,

Каждый день как осколок расколотых лет.

Это юность моя по старинным пастелям

Отмечает взволнованно стёршийся след.

Не по чёткам веду счёт потерь и находок,

Не по книгам считаю количество строк. –

По сгоревшей судьбе только скрипы повозок,

Да стихов зацветающий дрок…

Что еще было нужно для счастья? Запасливая Нюра решила посмотреть, что в морозилке; она открыла дверцу – ровно в этот миг на кухне зажегся свет, в дверном проеме появилась толстая женщина с бейсбольной битой в руках.

И тут что-то сломалось: Нюра медленно поворачивала голову к вошедшей, и никак не могла повернуть, время висело холодцом; все пыталась перестать смотреть в морозильную камеру («а зачем? зачем так? так-то – зачем?») – там лежали замерзшие в камень новорожденные котята, еще слепые, хозяйка из соображений гуманизма не топила ненужных, а просто отправляла их в холодные объятья вечности; все хотела закричать, но крик только глухо рычал где-то внутри… и когда Нюра очнулась от этого сна, то увидела, что уворачивается от биты, подпрыгивает в воздух и ломает ударом ноги горло любительнице кошек.

«Die Klassenauseinandersetzung, – сказала Нюра, – Призрак бродит по России, и этот призрак – я». Она аккуратно достала замерзшие комочки котят, души их оттаяли от тепла ее мертвых рук, и ушли в свой незамысловатый рай. Только один, снежно-белый и разноглазый, остался с ней, и Нюра назвала его – Кельвин.

Взяв котенка на руки, Нюра перешагнула через труп женщины, открыла входную дверь, и вышла на лестничную клетку. Дверь она оставила приоткрытой, спустилась вниз, приветственно кивнула дремлющей консьержке, и ушла в ночь.

Возле своей бывшей могилы Нюра села прямо на землю и задумалась. Кто ее убил? Да еще так страшно – кожа не спине была содрана до поясницы, словно кто-то пытался сделать из Нюры жуткое вечернее платье с глубоким декольте на спине. Ей не было больно, холодный ветер конца зимы припудривал спину влажным снегом. «Что будем делать, Кельвин?» – спросила она котенка.

Кельвин внимательно посмотрел на нее, ткнулся в руки носом, подрожал антенной хвоста, и уверенно куда-то отправился. Нюра двинулась следом.

Довольно скоро Кельвин привел Нюру к свежему холмику из соснового лапника, чуть закиданного снегом. На холмике лежали круглые очки Коки.

Нюра аккуратно сложила очки в нагрудный кармашек фартука, и начала раскидывать ветки. Под снегом и лапником лежал Кока, глаза его были закрыты, изо рта вытекла засохшая струйка крови, синяя школьная куртка и рубаха расстегнуты, грудь вмята, на груди и животе – огромный синяк.

Нюра села на ветки, вынула очки, подышала на стекла и протерла их подолом юбки.

– Вставай, Смирнов. Здесь тебе не Мавзолей, нечего валяться, Мотю надо искать, – сказала она, разглядывая через стекла очков звезды. Еще раз подышала и протерла.

Кока медленно открыл глаза. Нюра послюнявила носовой платок и стерла засохшую кровь возле его рта.

– Его косточки сухие будет дождик поливать, его глазки голубые будет курица клевать. Вставай, вставай. Пойдем, я тебя в порядок приведу, – сказала она.

– Я живой, что ли? – спросил Кока, близоруко щурясь на звезды.

– Неа, мертвенький, – ответила Нюра, нацепив себе на нос его очки, и помогая подняться, – то не мертво, что вечно недвижимо: спустя эонов тьмы умрет и смерть. Ты двигаешься – стало быть, мертвенький. Но это неважно. Вставай, Смирнов, тут кафе недалеко, жрать хочется, как из ружья. Кто нас убил, помнишь?

– Помню, – ответил Кока, забирая очки, – павлики. И мы сами на это согласились.

– А ведь точно, – сказала Нюра, отряхивая Коку от снега и иголок, – сейчас вспомнила. А когда выкопалась – не помнила. Я думаю, и Мотя сейчас появится. Нам же три сердца нужно найти, верно?

– Ага. Ну, где твое кафе, мне зеркало надо, в груди мешает что-то, ребра сломаны наверно, в порядок себя привести нужно. А то неаккуратно как-то.

Они добрели до кафе «Лакомка» – внутри было темно, но на витрине в свете Луны можно было разглядеть всякие вкусности. «Моя прелессссть», – облизнулась Нюра, потащила Коку на задний двор, где выдавила небольшое окно в подсобке, в проем прыгнул Кельвин. Следом забралась Нюра, открыла дверь, и поманила Коку: Вуаля!

Кока вошел.

– Не смотри на меня, Смирнов, будь добр. Я сейчас есть буду, это страшно. Туалет вон там, можешь свет включить, с улицы не видно – Нюра махнула рукой в сторону кухни и пошла к витрине.

– Очень надо мне на тебя смотреть, – буркнул Кока, и, сняв рубашку и куртку, надрезал кухонным ножом грудь.

– Таракан к стеклу прижался

И глядит, едва дыша…

Он бы смерти не боялся,