Мотив

В глубине зала, в самом темном его углу гомонились парни из десятого «Б». Среди них я увидел Галку Пертонен. Глаза ее возбужденно блестели, влажно поблескивали ровные плотные зубы, волнистые желтые пряди падали на плечи и грудь. Возле нее увивался долговязый кореш в нелепом пиджаке с оттянутыми карманами.

Мы устроились на одной скамейке с Лариской Александровой, ревнивыми глазами следившей за Геркой. Сзади нас сидели тетя Нюша и грузная старуха в тюбетейке и плюшевом вышарканном жакете. С жадным и оторопелым любопытством озирались они по сторонам, все замечая и все истолковывая на свой лад. Все мы, кажется, были вконец испорченными, и ничего путного из нас выйти не могло, потому что, когда тете Нюше и старухе было по столько же лет, по сколько сейчас нам, они на парней и глаз поднять не смели.

Как бы в подтверждение их вывода встала Лариска и, держась прямо, будто к ее спине была подвязана доска, приблизилась к столу, двумя перестановками спичек решила ребус, который никак не давался девушке-киномеханику, показала Герке язык, вернулась на свое место и, прикусив нижнюю губу, строптиво уставилась в белый квадрат экрана.

— Вишь? Вишь? — зашикали тетя Нюша и ее товарка, толкая друг друга локтями.

Вошел Сашка Моряков с местным парнем, очень похожим на председателя колхоза. Сашка сразу же увидел нас с Валей, и я даже слегка испугался — такой обидой исказилось его лицо. Он, кажется, не понимал, как возможно такое, как Валя может быть со мною, когда есть он. Мне стало полегче. Настроение слегка выправилось. Если бы еще как-то отплатить Светке. И чего только Васька находит в ней — такой ехидной и толстой?..

В зал ввалились наши ребята и местные парни. Следом за ними вошли Клавдия Степановна, Полуянов и председатель колхоза. В зале сделалось тихо. Слышно было, как царапала ногтями по железной коробке девушка-киномеханик, извлекая билеты. Председатель, смущенный всеобщим вниманием, усиленно подмигивал и дергал левым плечом, словно пиджак жал ему.

— Раз-два-три-и! — прокричал из самого темного угла зала чей-то искаженный, чтоб не узнали, голос, и сразу же с полтора десятка голосов проскандировали:

— Измерьте… расстояние… от меня… до… другого столба!..

Полуянов побелел. Зрачки его глаз сделались похожими на шляпки гвоздей. Но ни один мускул не дрогнул на его твердом лице. Зато Клавдия Степановна осуждающе покачала головой. Председатель, ничего не понимая, озирался, выискивая, куда присесть.

Затрещал проекционный аппарат, замельтешили на экране кресты и треугольники, появились заглавные надписи. Сначала идет киножурнал. Показывают путешествие по реке Оке: грустные закаты и рассветы, деревушки с церквами на холмах, ныряющие с мостков в воду шустрые деревенские ребятишки…

Мне нравятся многие документальные фильмы. Не люблю только, когда они похожи на художественные, когда все подогнано одно к одному настолько, что такого на самом деле и не увидишь-то нигде — и уже ничему не веришь. В одном таком фильме знатного тракториста запихали в кабину трактора в выходном костюме, увешанном орденами и медалями. Изображая ударную вахту по случаю какой-то годовщины, тракторист каменно сидел за рукоятками управления и испуганно таращил глаза, боясь, наверно, испортить костюм. И трактор был чистенький, без единого комочка налипшей земли, без единой царапинки и блестел лаком, как легковая автомашина…

Журнал кончился. На задней стене, изукрашенной плакатами о полете первого искусственного спутника Земли, вспыхнула электрическая лампочка. Девушка-киномеханик неумело перезаряжала проекционный аппарат. Витька Аншуков, посмеиваясь и дурачась, помогал ей. За его стараниями неодобрительно и хмуро наблюдали местные парни.

Свет погас. Начался «Рим — открытый город». Я влюблен в итальянские фильмы. Не про нас в них рассказывается, а все понятно и всему веришь. Вот и сейчас — первые же кадры захватывают, тотчас видно, что тебе покажут настоящую жизнь, а не подделочку под нее. Иной раз смотришь наш фильм и диву даешься — где же это так люди роскошествуют, могут позволить себе жить в апартаментах, шикарно — костюм не костюм, платье не платье — одеваться и никогда не считать денег.

А может быть, я не теми смотрю глазами, как иногда говорят? Очень часто мои мнения о наших фильмах не совпадают с мнениями других людей. Светка, например, не переваривает, когда я говорю о каком-нибудь фильме. При ней в основном хвалить надо, а я часто ругаю. Светка убеждена, что я хочу быть всех умней и оригинальней. Однажды я поинтересовался, а почему хотеть быть умнее других — плохо. «А ты бы вообще помалкивал!» — огрела меня Светка своим любимым выражением и, ехидно усмехаясь, смерила с головы до ног. Светка полагала, что есть люди, которые имеют право высказываться, и есть такие, кто должен помалкивать — потому, наверно, что им приходится считать деньги.