Мотив вина в литературе

Следовательно, книга здесь предстает как инструмент судьбы (кто от дьявола — тот не читает ее), окончательно проводящий грань между спасенными и погибшими. Причем разграничение путей приписывается Богу, даровавшему человеку свободу, а значит, движение, как по широкому, так и по узкому, не противоречит Его воле. Важно, что дается ссылка на библейский текст. В указанном месте мы находим сентенцию похожую, но далеко не такую же: «Внидите узкими враты, яко пространная врата и широкии путь вводяи в пагубу, и мнози суть входящии им. Что узкая врата и тесныи путь вводяи в живот, и мало их есть, иже обретают его» (Мф. 7: 13–14). Так, повеление («Внидите» — это imperativus), существующий в Евангелии, заменен в «Зерцале суемудрия раскольнича» констатацией факта. За счет этого исчезло обращение к читателям, характерное для текста-ориентира, и книга из предупреждения стала выпиской из заключительного акта суда. В результате, текст совершенно не справился с изложенной изначально сверхзадачей: служить апологезой официального православия, обращаясь в среде раскольников.

Мотив «пьянства автора» оставил грань между автором и читателем фиктивной. Ведь и автор и читатель одновременно оказываются и разведенными и неразведенными по разным полюсам мира. Так, автор грешен, а читатель уже самостоятельно очищен; но автор создает книгу, которая очищает читателей. Наконец, обе стороны ожидает один и тот же финал. Тем самым между ними нет непроницаемой грани: она поддерживается лишь риторически и в узком настоящем времени.

В результате расслоения образа автора текст по-настоящему оказывается обращенным к любому читателю. Что вполне логично, так как зерцала признают наличие в мире одного только Творца, а значит одной логики, одной истины. Поэтому мотив вина, а особенно в применении к автору текста, — это достаточно удачная инновация. Интересно, что произошел отход от традиционного построения зерцала, когда конкретному тексту предшествует обширная абстрактная теоретическая часть. В «Диоптрии…» в этот композиционный элемент, необходимый для сохранения структурной связи с жанром, вводится конкретный пример, затрагивающий экзистенциальный базис самого текста — образ его автора. В результате текст получил большую суггестивность и обращенность к своему номинальному адресату.

Изменился в «Диоптре» и образ книги, ибо она стала реально обращена ко всем, как и заявлено в «Предисловии». Традиционная же апологетическая модель, при которой совершенный автор пишет к погрязшему в грехах читателю не решает главную задачу — обращения такого читателя. Ибо последний не в состоянии пробиться сквозь отрицательные по отношению к нему риторические штампы, насыщающие традиционный полемический трактат.

А. Ю. Веселова. Санкт-Петербург В темнице тела. Об одной загадке XVIII века

Загадка LXXIII

Взяли меня, и замучив совсем

Заключили в тюрьму,
Башню крепкую.
И приставили беречь
Караульщика,
Караульщика деревянного,
Приковав его к дверям
Крепко-накрепко
Тонкими цепями железными
И тюрьма сия была
Тюрьма светлая
И не было в ней
Нигде темного угла.
Наконец подошел ко мне
Добрый молодец
Сильный, могучий
Богатырский сын.
Он тряхнул тогда
Цепями железными,
Разорвал все их
Он в мелкие куски
И схватил потом
Моего караульщика,
И проткнув его
Своим острым копьем
Потащил из дверей
И отторгнув его силою
Освободил меня
Из неволи моей,
Тюрьмы светлыя.
И тогда была я
Весела, пригожа,
И шумела, резвилась
От радости.
Но недолго сие
Продолжалося.
Но заставили меня
Опять лезть в тюрьму,
Тюрьму узкую и глубокую,
И огражденную,
И так темную,
Что ни зги никому
Не видно в ней.
Тут должна была я
Опять мучиться
И толкаться кругом
По петлям кривым,
И то вверх выходить,
То опускаться наниз.
Но, спасибо, недолго
Я страдала тут,
Но нашла себе в тюрьме
Потайную дверь,
И ушедши в нее
Хоть попалась опять
В место тайное
И для многих иных
Неприятное,
Но навек от неволи
Свободилась я.

(Шампанское)[9]