Мотив вина в литературе

В другом эпизоде вино предстает элементом грез повествователя о лучшей жизни. Развивая свою нелепую мечту о беззаботном существовании сутенера, он заключает: «И так наша жизнь покатится среди роз и моря вина».

Пиво в «Красивых, двадцатилетних» пьют только за пределами Польши: в Германии, Италии, Израиле. Уклад жизни в этих странах чужд герою Хласко, там все происходит по другим законам: «В Палермо, когда тебя приведут в участок, <…> будешь себя хорошо вести — даже пива на допросе предложат выпить». Пиво выступает знаком стабильного мира, отличая, например, немцев от бесприютного повествователя-поляка даже в тюремной камере: «…среди людей, которые еще верят, что через шесть лет отправятся в ту же самую пивную и будут пить то же самое пиво». Находясь за пределами Польши, герой Хласко тоже пьет пиво, но в ситуациях, неадекватных для местных жителей. В Мюнхене повествователь, сбежав из психушки в «увольнительную», пьет пиво, обманывая реакцию организма на антиалкагольные таблетки. В Израиле он выпивает кружку пива, демонстрируя проститутке свою финансовую несостоятельность. Герой как бы отстраняется от пьющих чуждые ему напитки: «Пиво местные жители <курсив мой. — Н.В.> поглощают в огромных количествах; ночью пьют коньяк».

Коньяк — это напиток, употребляемый «по велению разума», от безысходности и бессмысленности существования. Его пьют в аду израильского города Эйлата: «Все мои новые знакомцы попали в Эйлат не по своей воле: их туда <…> сослала полиция. <…> В Эйлате люди быстро теряют зубы и волосы. Некоторых ужасно разносит; другие высыхают, и их лица покрываются морщинами». Для повествователя употребление коньяка, как и пива, связано с неадекватным состоянием человека, например, пребыванием в психушке: «Больным, которых отучают от снотворных, мы покупаем в Мюнхене таблетки, алкашам — коньяк». Герой Хласко пьет коньяк почти всегда не по собственной воле, как бы вынужденно: «Помню, шли мы <…> по улице Бен-Иегуда; было, наверное, градусов сорок, и Дызек предложил распить бутылочку коньяка. <…> после каждой рюмки с нас градом катился пот. Когда мы опорожнили бутылку, Дызек сказал: — Вообще-то мне совершенно не хотелось пить. — Тогда зачем мы вылакали эту бутылку? — спросил я. — Да так, по велению разума <курсив мой. — Н.В.> — ответил Дызек». Употребление коньяка предстает мучительным мероприятием, напоминающим тяжелую работу. В Польше 1950-х годов коньяк воспринимался как элитарный «интеллигентский» напиток. Он чужд повествователю именно потому, что его пьют люди, жизнь которых определяется разумом, а не душевным порывом.[261]

Таким образом, spirytualia «Красивых, двадцатилетних» выступает проявлением системы ценностей, характеризующих особенности национального и индивидуального менталитета поляка послевоенного поколения.