Моторы заглушили на Эльбе

— Майор Биженко уехал к командиру полка, а старший лейтенант Куницкий дал мне перепечатать разведсводку и куда-то вышел… Товарищ майор, — наконец решилась Даша, — говорят, вы были там, когда погиб Давыдов. Как это произошло? Когда проезжали через Радом, я была на его могиле. — Губы Даши задрожали, и она заплакала.

Говорить слова утешения было бесполезно — пусть поплачет. Кто-то приоткрыл дверцу машины, но, видимо поняв, что происходит, закрыл ее. Когда девушка немного успокоилась, я рассказал о гибели ее любимого. Выслушав внимательно, она обронила: «Я, наверное, уеду из полка, так мне будет легче».

Даша снова села за машинку, а я принялся писать донесение начальнику политотдела корпуса. Такие донесения я составлял в конце каждого дня, иногда, когда позволяла обстановка, докладывал по телефону. Потом пошел в дом, чтобы отдохнуть часок-другой: еще до рассвета необходимо было отправиться в боевые порядки батарей.

У дома стоял часовой. В передней комнате на скамейке была развернута рация. Возле нее, облокотясь на стол, сняв полушубок и ослабив ремень, сидя дремал радист. Из боковой двери вышел мой ординарец и проводил меня в комнату, где на полу была устроена постель. В комнате уже спали штабной писарь старшина Я. В. Хохлов, радистка Лена и Тося. Уснул я, как всегда, быстро, но вскоре меня разбудил Михаил. «На улице стрельба, почему — неизвестно», — сказал он. Вынимая на ходу пистолет, я бросился из дома, следом за мной выскочил Михаил с автоматом в руках. Мы побежали на выстрелы. В конце улицы стояла толпа. Когда мы подбежали, выстрелы уже прекратились, но шум не утихал. Выяснилось, что под покровом темноты группа заблудившихся фашистов строем вошла в деревню, не подозревая, что она занята советскими войсками. Они столкнулись с нашими бойцами и кинулись наутек. По ним открыли огонь. На шум выбежали из домов солдаты и, сообразив, в чем дело, переловили растерявшихся пришельцев. Командир стрелкового подразделения указал, куда направить пленных. Бойцы разошлись по своим домам.

Я отправился в штаб. Застал там майора Биженко. Он только что прибыл от командира полка и оформлял на бумаге отданный устно боевой приказ. Рассказав о происшествии в деревне, я высказал мнение, что такие случаи — только начало и что не мешало бы издать приказ об усилении охраны подразделений ночью, повышении боевой готовности на случай встречи с блуждающими группами разбитых частей противника. Мы, политработники, подкрепим приказ беседами о бдительности. Биженко пообещал оформить такое распоряжение от имени командира полка.

— Не лишне усилить и охрану штаба. Когда я пришел сюда часа два-три тому, в машине была только Даша, — продолжал я. — Правда, у дома стоял часовой, но этого мало.

Биженко ознакомил меня с обстановкой, передал приказ командира и сообщил, что в восемь утра стрелковая дивизия возобновит преследование противника. Для разведки его обороны по реке Радомка решено выслать разведгруппу — взвод разведчиков на двух САУ нашего полка и бронетранспортере. С ними — комсорг полка Николай Сапоженков: он выпросил у командира полка разрешение пойти в разведку.

Мне не сиделось в штабе, я ушел в батареи.

В последующие дни мы провели в подразделениях беседы на тему «Бдительность — важнейшее условие победы, железный закон войны».

Трудные километры

Весь день шли напряженные бои. Лесисто-болотистая местность затрудняла маневр. Хотя передовой отряд ушел вперед, на пути главных сил еще встречались отдельные группы немцев. Разбитые 1-й танковой армией, наступавшей правее, остатки фашистских частей отошли в леса радом-лодзинского направления, в полосу наступления 25-го стрелкового корпуса. Туда же устремились и остатки частей, не добитых танковыми бригадами подвижной группы армии, наступавшими левее Дивизии генерала Аскалепова.

Уничтожая разрозненные подразделения противника, стрелки-гвардейцы и самоходчики шаг за шагом освобождали польскую землю, продвигались вперед. Самоходно-артиллерийский полк побатарейно был придан батальонам, где каждая САУ поддерживала определенный взвод. Самоходки следовали непосредственно в цепи стрелков и вели огонь по их целеуказаниям. Не одного солдата-стрелка спасли от свинцового ливня, а кое-где и от мин, самоходки. Увереннее шагал боец рядом с бронированной машиной.

У деморализованного врага начали сдавать нервы. Завидев наших бойцов, гитлеровцы тотчас открывали беспорядочный огонь. Тогда стрелки залегали, давали по фашистской огневой точке трассирующую очередь, а самоходчики метким выстрелом накрывали ее, заставляя врага или навсегда замолчать или поднять роуки. Но и самоходку на каждом шагу подстерегала опасность. И прежде всего со стороны «панцер-фаустов». Тогда наступал черед стрелка идти на выручку самоходчику: фаустник для стрелка — первейшая цель! В любой ситуации первый выстрел — по фаустнику! Солдаты-гвардейцы понимали: уничтожишь фаустника — сохранишь самоходку, а с ней ты — сила.