Моцарт

«Мы, слава и благодарение богу, благополучно добрались до Вашинга, Штайна, Фербертсхайма и Вассербурга. А теперь — небольшое путевое описание. Когда мы подъехали к городским воротам, то были вынуждены ожидать почти четверть часа, пока их отворят — стража была занята своими делами. Не доезжая Шинна, нам повстречалось множество коров, одна из которых оказалась примечательна. Она была однорогой, такого мы еще никогда не видывали. В Шинне мы, наконец, улицезрели стоящую карету. Наш почтальон тут же вскричал:

— Вот здесь нам и надобно менять лошадей!

— По мне, так пожалуйста, — ответил я.

Мы разговаривали с мамой, когда к карете подошел толстый господин. Его симфония[13] сразу же показалась мне знакомой — это был купец из Меммингена. Он глазел на меня с добрую минуту и, наконец, проговорил:

— Ба, да вы — господин Моцарт!

— К вашим услугам. Я тоже вас знаю, только вот не знаю вашего имени. Год назад я видел вас в Мирабелле, в концерте.

Засим он открыл мне свое имя, которое я, слава богу, позабыл… С этим господином мы передали 100 000 приветов вам, папа, и тебе, моя сестра-плутовка. Все будет хорошо. Надеюсь, папа будет чувствовать себя хорошо и будет доволен так же, как я. Думаю, все уладится в лучшем виде. Папа, я переменился и теперь слежу за всем. Я сразу же испросил у мамы разрешение рассчитываться с почтальоном. Ведь с этими типами я могу разговаривать куда лучше, чем мама… Мы оба просим папу хорошенько следить за своим здоровьем… не огорчаться, смеяться, быть все время веселым и постоянно, как и мы, думать о том, что муфтий[14] И. К. — болван, а бог отзывчив, милостив и любвеобилен. 1 000 раз целую папе руки и обнимаю сестру-плутовку столько же раз, сколько сегодня нюхал табак… Перо грубое, да и я невежлив».

Светлое, радостное настроение не покидает его и в Мюнхене, куда путники прибыли 24 сентября. Хотя радоваться было нечему. Из разговора с камергером баварского курфюрста, содержателем оперного театра графом Зео, выяснилось, что он не горит желанием дать Вольфгангу работу. Для графа Зео театр был коммерческим источником дохода. И естественно, чтобы угодить аристократической публике, Зео должен был ставить итальянские оперы или скороспелые и ремесленные переделки их на немецкий лад, вроде переделки оперы «Рыбачка» модного в то время итальянского композитора Пиччини.

Моцарт же, познакомившись с грубыми поделками, шедшими на мюнхенской сцене, испытывал «невыразимо страстное желание» написать народную, национальную немецкую оперу. Свою высокую миссию он видел в том, чтобы «помочь немецкому национальному музыкальному театру встать на ноги». И со свойственной молодости верой был убежден, что «это благодаря мне произойдет наверняка».

Граф Зео привык иметь дело с ремесленниками, послушно выполнявшими все его требования. Молодой же Моцарт в глазах графа был одержимым чудаком, самозабвенно влюбленным в искусство, ничего, кроме истинного искусства, не желавшим признавать. Такой человек графу Зео не подходил, а потому он и поспешил отмахнуться от Вольфганга, посоветовав обратиться к курфюрсту Максимилиану, который, по словам графа, был большим любителем музыки и даже сам играл на гамбе.