Моцарт. К социологии одного гения

Однако вельможи, перед которыми выступали дети, платили их отцу по собственному усмотрению. Плата художнику, виртуозу, в то время, в соответствии с абсолютистской придворной традицией, все еще была подарком, делаемым из милости. Размер его никогда нельзя было предсказать — он зависел от щедрости монарха или аристократа, для которого играли. Некоторые из них были щедрыми, другие — большинство — не оправдывали ожиданий Моцарта-старшего. Его письма создают впечатление, что финансовая выгода от кочевой жизни, связанной с путешествиями по дворам и замкам Европы, поначалу была вполне удовлетворительной. Временно благосостояние семьи выросло. Но слава вундеркиндов по мере их взросления быстро проходила. Во время второго посещения Парижа и Вены прием был заметно прохладнее, чем во время первого, и сборы, соответственно, ниже. Но все же в итоге поездка, которая завершилась 29 ноября 1766 года возвращением в Зальцбург, похоже, обеспечила семье больший доход, чем она имела в Зальцбурге.

В 1767 году Моцарты снова отправились в Вену, где их застигла эпидемия оспы. У них была аудиенция у императрицы Марии Терезии и ее сына Иосифа II. Император предложил, чтобы юный Моцарт написал оперу, и отец согласился — отчасти потому, что надеялся, что это заставит наконец завистников замолчать. Весной и летом 1768 года двенадцатилетний Моцарт написал свою первую opera buff а «Притворная простушка» (La finta semplice), однако ее постановка не состоялась из-за сопротивления руководства театра. В конце лета того же года Вольфганг написал зингшпиль «Бастьен и Бастьенна», который вскоре был поставлен в Садовом театре знаменитого доктора Месмера и время от времени ставится по сей день. На этот раз семья отсутствовала в Зальцбурге всего полтора года, до января 1769-го.

В 1770 году отец вместе с сыном отправился в путешествие в Италию, где юный Моцарт праздновал новые триумфы. Помимо прочего, он сдал экзамен в Болонской филармонической академии, который был бы достаточно сложным и для большинства взрослых музыкантов. По заказу болонского театра Вольфганг начал писать оперу-сериа «Митридат, царь понтийский» (Mitridate, Re di Ponto), премьера которой состоялась в Милане в декабре того же года. В марте 1771-го отец и сын вернулись в Зальцбург, но уже в августе — Моцарту-младшему исполнилось к тому времени 15 лет — они отправились в Италию во второй раз и вернулись к концу года. Леопольд Моцарт занимал должность вице-капельмейстера при зальцбургском дворе, но старый князь-епископ проявил снисхождение, поскольку мог не платить ему жалованье за время отсутствия. После его смерти в 1772 году в Зальцбург прибыл новый духовный и светский владыка — граф Иероним Коллоредо, который установил более строгий режим.

Период с 1756 по 1777 год можно, наверное, назвать годами учения Моцарта. Если присмотреться к ним повнимательнее, то не останется и следа от упомянутого ранее представления, будто «гений» существовал изначально и, независимо от опыта юности, следуя лишь своему внутреннему закону, наконец достиг зрелости в таких произведениях, как «Дон Жуан» или симфония «Юпитер». Становится понятно, что особенности детства Вольфганга Моцарта и годы учения совершенно неотделимы от особенностей его личности, к которым относится понятие гениальности.

20

Какой образ юного Моцарта вырисовывается перед нами? Среди самых ранних свидетельств, которыми мы располагаем, есть рассказ о необычайной слуховой чувствительности этого ребенка и его особо сильной и уязвимой потребности в любви. Друг дома, зальцбургский придворный трубач Шахтнер, рассказывает[38]: […] И даже ребяческие шалости и баловство надлежало сопровождать музыкой, чтобы они могли стать для него интересными; если мы, Он и Я, несли для забавы игрушки из одной комнаты в другую, то всякий раз тот из нас, кто шел с пустыми руками, должен был по этому случаю петь и играть на скрипке какой-нибудь марш. И далее:

[…] маленький Вольфганг почти до десятилетнего возраста боялся трубы, если играли только на ней одной без сопровождения других инструментов. Даже сам вид трубы действовал на Вольфганга так, будто бы в него направлен пистолет. Шахтнер же описывает и очень ранимое желание любви[39]:

Поскольку я […] с ним возился, он так сильно меня полюбил, что часто спрашивал меня по десять раз на дню, люблю ли я его, и, если я иногда, хотя бы в шутку, говорил, что нет, глаза его тут же наполнялись горючими слезами.