Моцарт. Посланец из иного мира

Сестра Моцарта к одиннадцати, а Вольфганг к шести годам настолько овладели фортепианной техникой и элементами теории музыки, что они стали выступать с концертами в Зальцбурге. Но после упорных тренингов Леопольд решил фантастические таланты детей обкатать на европейском пятачке; и уже в 1762 году он предпринял с вундеркиндами поездку в Мюнхен, где мальчик играл перед курфюрстом.

Вольфганг, чьи первые опыты в композиции относились чуть ли не к шестилетнему возрасту, был добрым, очень впечатлительным мальчуганом, постоянно нуждавшимся в нежности и уже в раннем детстве проявившим магическую тягу к числам и их комбинациям. 18 сентября 1762 года дети в сопровождении отца снова отправились в путь, на этот раз в Вену — выступать перед самой императрицей Марией Терезией при Шеннбруннском дворе.

Эта способность мечтать, жить, погрузившись в феерию, считать сон такой же реальностью, как банальные события повседневной жизни, является отличительной особенностью художественной натуры Моцарта и полностью отвечает его врожденному тонкому чувству сиюминутного, сочетаясь с умственным здоровьем, детской веселостью, даже с самой его непоседливостью и жизнерадостностью. Ангельское «изящество» музыки Моцарта порой вызывает реплики о том, что он не от мира сего. Это до некоторой степени так, в том смысле, что его гений свидетельствует о присутствии сверхъестественного, об озарении святостью.

Вот что я вкратце узнал про Моцарта как своего пациента.

Собственные задатки Вольфганга Амадея были своеобразными «инструментами», при помощи которых он достиг высших музыкальных вершин (это увертюры к «Дон Жуану» и «Волшебной флейте»). Моцарту, который органически не мог бездействовать, ничто не мешало при композиции, и он очень рано проявил невероятную творческую продуктивность. Несмотря на все тяготы, непривычные условия, постоянную смену обстановки, чрезвычайно возбужденный от мелькающих, как в калейдоскопе, картин жизни, Моцарт плодотворно сочинял музыку.

Свою радость от музыки Моцарт мог выражать непосредственно мимикой и жестикуляцией, а это значит, что он — прежде всего в юные годы — не подчинялся той самодисциплине, какую мы можем видеть сегодня у многих исполнителей его сочинений.

Как замечали многие, сочинения рождались у него в голове, когда он был занят совсем посторонними вещами, например бильярдом, беседой или туалетом у парикмахера. Импульс музыки управлял и его моторикой. Моцарт был не способен что-то утаивать, хранить под спудом, а потому раскрывался в своей музыке по полной программе. А так как он был просто начинен шутками и остротами, то это неизбежно должно было вызвать то самое сбивающее с толку «клоунадно-демоническое», или, говоря попроще, задорно-остроумное излучение, которое именно потому так очаровывало молодежь, что исходило столь непосредственно. При всем при этом страдал его внешний вид — платье, помятый парик или покрытое потом лицо. В нем не было того отточенного шика, лоска или английского дендизма, как это было у Сальери.

С этой точки зрения Вольфганг Амадей сначала был на театральных подмостках Вены «в ударе», тем более что и музыка его была революционна. Моцарт был полон надежд, чрезвычайной уверенности в своих силах. Оптимизм был у него в крови, о чем говорят и его письма тех дней. На первых порах свободный художник из Зальцбурга, должно быть, чувствовал себя совсем неплохо. Молодой композитор, часто неосмотрительный, беспечный или скорее благодушный, производил впечатление щедрого человека. Да он и был таким!

За культурной жизнью Вены, ее музыкальной и оперной составляющей зорко и ревностно присматривал камер-композитор, придворный капельмейстер Антонио Сальери.

Психограмма Моцарта.