Мотылек

   Когда я уже задохнулась в плену его губ, он выпустил мой рот, впился поцелуем в шею, прихватывая кожу губами. Он касался моих плеч, рук, груди, прикусил зубами вырвавшийся из плена рубашки сосок, а когда я задрожала в его объятиях, разжал ладони и уронил меня на подушки. Отвернулся, склонил лицо на руки и сидел так несколько секунд молча. Я привстала, превозмогая боль в груди, прижалась щекой к широкому плечу, закрыла ладонью рану, рассёкшую его руку от запястья до локтя. Он поднял голову, глубоко вздохнул, негромко и уже спокойно повторил:

   — Едем домой, Рози. Пора убираться отсюда.

   В конюшне ждали осёдланные лошади. Граф посадил меня в своё седло, сам устроился позади и крепко прижал к себе одной рукой. Джим запрыгнул на свою лошадку и спросил:

   — Как будем уезжать, по главной дороге или через лес?

   — Через лес, — ответил Джаральд, — лучше, если нам не встретятся на пути одинокие и любопытные путники, которые смогут нас запомнить.

   — Понял, хозяин.

   Они тронули лошадей, а я прислонилась к груди графа, прикрыла глаза, когда Джаральд вдруг негромко спросил:

   — Говорить можешь?

   Покачала головой.

   — Значит, не скоро отпустит, — резюмировал отчим. — Если планировали отрезать язык, то побеспокоились обезболить. Помнишь, как до постоялого двора добрались?

   Промычала что-то, выражая отрицание. Я помнила все только с того времени, как очнулась утром от боли в груди, а происшествия с момента опаивания, будто подёрнулись тёмной мглой.

   — Что помнишь? Как за ворота выходила?

   Помотала головой.

   — Как клеймо ставили?

   Я кивнула.

   — Одурманили на славу. Думаю, вы бы запомнили все произошедшее как страшный сон... в случае благополучного исхода, — негромко добавил он.

   Благополучного исхода? По телу прошла дрожь. А вдруг Эмили не выжила после этого кошмара? Я повернула голову, обрисовала в воздухе руками женскую фигуру, пытаясь узнать про послушницу.

   — Вторая девушка?

   Я кивнула.

   — Она в порядке, не волнуйся.

   Я отвернулась, устремляя взгляд на видневшуюся неподалёку гору, а граф опять прижал к себе.

   — Ты потеряла сознание от боли?

   Я не сразу поняла, что он спрашивал о том, как меня клеймили. А сообразив, сделала рукой отрицательный жест.

   — Тебе было больно там, у сарая?

   Покачала головой почти незаметно. Вот сейчас я ощутила стыд. Спасительное безразличие полностью растворилось, и услужливая память воскресила мои воспоминания. Прикусила губу, опуская глаза вниз на его руки, сжимавшие поводья.

   — Прекрасно, — коротко бросил граф, а потом пришпорил коня, пуская его в галоп.

   Ехали практически без остановок, только меняли лошадей. Граф торопился поскорее достичь замка. Раз я снова задремала, пригревшись на груди Джаральда, и сквозь сон слышала, как они негромко переговариваются с Джимом. Их слова причудливо переплелись с моими грёзами, вызывая яркие и странные картинки. Камердинер выспрашивал у отчима подробности драки в часовне, а граф отвечал. Сейчас уже сложно сказать, что именно он рассказывал, но воспоминания от навеянного его словами сна сохранились в памяти очень отчётливо.

   В полутемной часовне горели свечи. Посреди круглого пространства возвышался алтарь, а на нём лежала обнажённая девушка. В руках она сжимала зажжённые свечи. Кровь из пореза на тонком запястье крупными каплями стекала в ритуальную чашу.

   Вокруг возвышения бесновались ряженые участники ритуала. Они подпрыгивали, крутились в диком танце и распевали странные гимны. У изголовья алтаря стоял человек в чёрных одеждах, но без креста. Он листал требник с чёрными и белыми страницами вперемешку и совершал крестное знамение наоборот. Внезапно он громко выкрикнул какие-то слова на латыни, поднимая руку с зажатым в ней гусиным огузком, и пляска вокруг прекратилась.

   К девушке приблизился наряженный козлом человек с рогами на голове. Он забрался на алтарь, чтобы устроиться поверх распятой девственницы, а за ним уже маячили другие участники мессы, ожидавшие своей очереди. Когда ужасный ряженый протянул к обнажённой груди свои скрюченные пальцы, двери часовни распахнулись, и внутрь ворвались гвардейцы архиепископа.