Мотылек и Ветер

В груди под ребрами полыхало солнце. Не горячее и греющее, а комок и лучи, вымораживающие и истончающие грань. Вокруг меня сдвинулись стеклянные стены, создав коридор шириной в спину, и сквозняк с такой силой продувал сердце, что сделалось хорошо. Как замерзают, засыпая, проваливаясь в блаженные сны, так и я почти счастливо распахнулась парусом и отдалась потоку. Шла, летела, не чувствовала ни дождя, ни столкновения с прохожими, ни собственных ног или рук.

Мир расслоился. Из плоского стал одномерным. Линия. Граница. Рубеж.

— Я сейчас, дедушка… сейчас, сынок… мама, папа…

Четыре шага осталось. Сознание подкинуло секундное прояснение, что я у края остановочной будки, выжидаю монорельс и не подхожу к линии платформы, чтобы другие не заподозрили. Главное — сразу падать. Чтобы переехал, а не ударил и отбросил. Быстрее умру, не будет боли.

— Не высовывайся под дождь, и так вся вымокла. Рано еще. Монорельс на светофоре стоит. — Неизвестный втянул меня в остановку. И вдруг произнес тихим, но отчетливым голосом, которые не перебили ни шум дороги, ни говор других людей, ни писк сигнала на пешеходном переходе: — На сообщение ответь.

У меня нервно дернулась кисть, а мысль так и не подкинула отчета — что это. Люди, имена, дела и события уже выпали у меня из реальности и не существовало ничего, кроме ожидания. Машинально достала из сумки анимофон с засветившимся экраном. Задубевшие пальцы сами собой выполнили заученное до автоматизма движение, и открылось письмо:

«Жду к ужину. Юрген»

Я смотрела на четыре слова, упустив шанс сделать вовремя четыре шага. Вагоны встали, двери открылись, люди сначала вышли, а потом зашли. Незнакомец чуть подтолкнул в поток людей — внутрь монорельса. Он едва коснулся моей ладони при этом, чтобы я анимо не выронила, а все тело пронзило, как током. Живой человек, теплое и настоящее касание… Пространство навалилось так стремительно, что едва устояла на ногах. Тело забила крупная дрожь из-за ледяных струй, затекавших с шеи за воротник. Пальто напитала влага, оно было тяжелым и сырым, — я вся промерзла до самых костей. И это было так больно!

Одновременный отзвук еще не отпустившего легкого мира пустоты схлестнулся с жестким миром реальности.

Признание

Ноги меня довели. Из каких оставшихся крох движения и сознания, — но я добралась до нужного квартала, нужного дома и поднялась наверх. Дотащила вместе с собой чувство огромной тяжести, — плотной, мокрой, спеленавшей все существо и едва подъемной. Пальто походило на гроб, который можно одеть на человека. Наверное, я уже плакала, пока шла. А в голос разрыдалась, когда не сразу открыла дверь засбоившим магнитным ключом. Осела на колени на пороге, различив Юрегна темным пятном в светлой комнате, и всхлипнула:

— Помоги, Юрка…

Трясло до судорог. Я выла и сипела от осевшего голоса, не понимая, почему он меня все время отталкивает, когда я хочу со всей силы к нему прижаться. Отцеплял мои руки, отстранялся, быстро расстегивал пуговицы и даже грубо лапал. Зачем так жестко обращался с одеждой и трогал меня за ноги, за живот и шею? Одернуло страхом, как от насильника, но и отрезвило на этот миг:

— Я не ранена…

Догадалась. Выдавила из себя слова, вклинившись между глубокими всхлипами, и Юрген прекратил. Позволил себя обнять, и поднялся вместе со мной, повисшей сырым мешком на плечах. Развернулся от порога, закрыл дверь.

Безостановочно — в тряске, скулеже, плаче — я не сдерживала никаких эмоций. Была самой послушной и самой безвольной, позволяя себя и раздеть, и одеть в сухое. Зубы клацали по ободку кружки так, словно я ее грызла, но Юрген крепко удерживал ее у губ и заставил пить горячее. Сначала воду, потом красное вино. Алкоголь на голод ударил в голову быстро, на первый момент затошнило, но уже после стала утихать нервная лихорадка. Голос пропал совсем. Лицо горело, глаза не открывались, и слезы стали немыми. Растекались по сырым щекам, куда придется.

Самое главное, то, что было важнее физического тепла и успокоительного, Юрген сделал потом. Унес к постели, накрыл одеялом, лег рядом, крепко обняв. Я дышала ему в шею винными парами, хлюпая носом и икая, и чувствовала, как он гладит меня по лопаткам, спине и целует в макушку. Прижимается щекой к влажным волосам. Заботливо, тихо и ни слова не говоря. Я думала, что тоже его обнимаю, но только через несколько минут поняла, что обхватила его рукой с силой, а не нежностью. И пальцы зажали ткань футболки. Вся в него впечаталась, всем телом прижалась. Юрген — мое спасение.

Он убрал руку со спины и ласково тронул щеку и висок, шевельнув плечом на котором тяжело лежала моя голова. Опять поцеловал волосы, не брезгуя тем, что я грязная, и пропахла дождем и пылью.

— Я тебя люблю, Ирис.

Ответить я ничего не могла. Только ладонь внезапно расслабилась и я выпустила из пальцев его одежду.