Мотылек и Ветер

— Ирис, эй, ты внизу?

Не фонарик, а сам экранчик загорелся подсветкой. И то, опущен вниз, чтобы не сигнализировать о местонахождении посторонним. Вышла к незнакомцу и тут же обрадованно признала:

— Герман!

Конечно, он жил в Яблоневом!

— Целая?

Мазнул светом по ногам, рукам, поднял до головы, отвернув чуть в сторону, чтобы не слепить в глаза.

— Да, целая. Тебя Юрген вызвал?

— Да, я же здешний. Погоди. — Набрал, поднес анимо к уху: — Все, друг, отставить панику. Нашлась живая и здоровая, идем домой. Сам не звони, я маякну уже из квартиры.

И сбросил.

— Спасибо, Герман. Меня из той будки выкинуло.

— Руку давай и держись хорошо. Немного в обход пойдем, путь тернистый и долгий, но не такой опасный на счет людей.

Добирались через тихий лесок, через короткое поле и пустырь заброшенной стройки с полузасыпанным котлованом и торчащими сваями, обходя весь Яблоневый по периметру, а не насквозь. И на улицу вышли, пролавировав между свалкой с контейнерами и свалкой просто кучей. Здесь все, похоже, так, — даже цивилизация регулярного коммунального обслуживания не добирается. Никто по пути не попался, не пристал — без приключений обошлось. Один звук на спящий район — сигнал разблокировки подъездного замка с ключа Германа. И такой же, как входили в квартиру.

— Гостей не бывает, за бардак не ругай.

Если бы я увидела эту квартирку отдельно, без знании о хозяине, решила бы — живет пожилой. Все древнее, разнородное, и с тем налетом стариковости на каждом предмете: — от полов и коврика, до стен и обувной лавочки. Сырость плохо отапливаемого дома. Запахи плесени и ржавчины, несвежесть воздуха, пыль, и едва уловимый — запах лекарств.

— Ты один живешь, никого не разбудим?

— Да, можешь не шептать. Лучше не разувайся и не раздевайся. Полы грязные, а без пальто замерзнешь. Батареи едва теплые, а ветер, как на зло, восточный — с окон сифонит. Сейчас чайник поставлю.

— А руки помыть можно и вообще, умыться?

Герман кивнул, но бросил «погоди», и принес мне маленькое полотенце:

— Чистое.

В ванне подвальные ароматы слышались ярче всего. Дом почти под снос, коммуникацию здесь никто не менял десятилетиями. Открыла воду, и еще ждала, пока стечет до более-менее чистой.

— Не боись, в чай фильтрованная пойдет.

Он и сам ходил в обуви, а куртку только расстегнул, чтобы не сковывала. Говорить он мог и из коридора, и из комнаты, и из кухни — все такое маленькое и тесное, что слышно везде, — три шага туда, три в сторону, и уже всюду стены.

— Все норм… Да, заткнись ты про «должника», а друзья на что? Даже если без этого, пограничное братство никто не отменял. Давай, ждем… — Я появилась в кухне, а он только отключился. — Юрген болтун.

— Стесняешься благодарности? Знакомо, тоже такая. И все равно скажу тебе спасибо, и за сегодня и за то, что от грани оттащил тогда.

Мы замолчали. Он, похоже, на самом деле от неуютности быть героем, а я от понимания — Герман как мой пограничник, всю историю знает. Сам вызов его погрузил, открыв личность, имя, все, что привело на ту остановку и истоки желания шагнуть под монорельс. Если раньше не было ничего ужасней, чем выдать боль и знать, что кто-то знает. То теперь… Все черное словно делится, делится, делится, отнимается у меня разыми частями, от маленьких до больших, и очищается. Вот и еще один человек знает, что на этом свете несколько часов жил мой маленький Василек.

— Особый случай… никогда в жизни не думал, что попаду на такой вызов, где будет не посторонний и незнакомый человек, а ты, тайная любовь Юргена. Мы, знаешь, не шибко откровенничали, не в характере. Дежурить на пару хорошо, «кристалл» обсуждать… Его в начале года прорвало, когда ты там, где-то в больнице лежала, а он как без кожи ходил. Клубок из боли, тревоги и ожидания. Ну, я и спросил… А про грань, что в октябре случилась, он знает?

— Знает. Только не знает, что она на смерть была, и что ты помог.

— И не признавайся, пожалуйста! — Герман воскликнул, и даже руки вскинул: — Иначе этот идиот доконает меня с благодарностью. Терпеть это не могу, хоть на стенку лезь.

— Ты поэтому сам ничего ему не сказал?

— Да, но не только. Кстати, может, ты и поможешь разгадать загадку? Садись пока. Сюда, а не к окну. Я сейчас…

Втиснулась между столом и холодильником на железный табурет с пластиковой сидушкой. Сжала плечи, неловко сведя руки на коленках, не найдя места даже локтем расположиться на кухонном столике. Он весь в коробках, банках, — запасы не вмещались на двух полочках кухни. Герман складировал крупы и макароны здесь, не заморачиваясь с уютом и удобством.

Вернулся с бумажкой в руках, и прежде чем показать ее, схватился за затылок и разлохматил волосы. Они у него так забавно рассыпались прядями, как пшеничные стебельки в потревоженном снопе, и остались в хаосе, как разворошенное гнездо.

— Что, вызов?

Я вспомнила — Герман ловит его затылком.