Мотылёк над жемчужным пламенем

– Тарасова, я пошёл на безумную авантюру, позволил превратить свою клинику в место для проведения идиотских утренников, даже умудрился вложиться в карнавал имбецилов, а ты не можешь выполнить элементарную просьбу?! – кипятится Гена, с ужасом наблюдая за группой алкоголиков, которая столпилась у входа в аванзал.

Новички ребцентра походят на оголодавших дикарей, они с трудом сохраняют дистанцию – остаются вне помещения и с животным предвкушением наблюдаю за подготовкой к праздничному банкету.

– Сейчас проводок на гирлянде скручу и решу проблему, – обещаю я, с задумчивым видом разбираясь с несложной электрикой. Вредные контакты не желают скрепляться, но после нескольких манипуляций с зажигалкой и изолентой, пластмассовая красавица мелькает разноцветным огоньками, чем-то похожими на наглядный пример короткого замыкания.

Я дивлюсь, испытывая неприкрытую гордость. Командир восхищён не меньше, но продолжает старательно вредничать.

– Если это подобие на ёлку вспыхнет, ты автоматически уволена, – в миллионный раз повторяет начальник. Он грозится увольнением по несколько раз на дню, отчего его угроза перестала иметь какое-либо значение. Гена не отпустит меня. Уже нет.

Мне понятен его нервоз. Я имела наглость уговорить его на проведение праздника в стенах ребцентра, что изначально считалось полным безрассудством, а для большей части больных – искушением. Но мне эта затея показалось удачной, ведь она несла позитивный настрой и могла объединить вновь образовавшуюся семью ещё зелёных зависимых; могла объединить мою семью, вновь образовавшуюся.

– Варя, ты видела Арину? – беспокойно интересуется отец, расставляя разнокалиберные тарелки по длинному столу. Его движения неуклюжие. Всё буквально валится из рук. – Она только что стояла возле стойки с заспиртованными органами и внезапно исчезла. Боюсь, ребёнку здесь гулять небезопасно. Вдруг, проглотит что?

Я целую отца в щёку, всеми фибрами благодаря за неоценимую помощь.

– Тебе не о чем переживать. Прозвучит странно, но это самое безобидное место, которое только можно представить, – звучит неубедительно и я дополняю: – На улице снег хлопьями. Она гуляет.

– Поверю на слово, под твою ответственность, – выдыхает отец. – Помоги мне разобраться с закусками. В вашей кладовой полная неразбериха. Сушёные финики, постная нарезка, маринованные патиссоны… Такое вообще к столу подают?

– Здоровая пища – то, что нужно для слабого организма, – безынтересно повторяю присказку благотворителей, вручивших новогодний паёк. – Да и денег на индейку Гена пожадничал. Именно поэтому я попросила тебя скупить весь оливье в магазинах.

Михаил Тарасов раскладывает приборы и украдкой поглядывает на занимающихся магнитофоном наркозависимых. Это не страх. Они для него – инопланетяне.

– Так ты поможешь? Чувствую себя слепым кротом в карточном лабиринте.

– Обязательно, пап. Как только отправлю алкоголиков по комнатам, настрою телевизор в холле туберкулёзников, помогу кайфушникам с аппаратурой и сразу к тебе.

Мужчина, что когда-то порицал мне не гулять возле проезжей части, теперь смотрит на меня заморенным взглядом.

– Боже, никогда бы не подумал, что услышу подобное от собственной дочери, от своей маленькой девочки. Эх, а когда-то ты боялась духового шкафа.

– Он шевелил дверцей и был похож на огнедышащего монстра, – улыбаясь, оправдываюсь я и бегу поскорее выполнить свод указаний от Геннадия.

Сегодня воздух ребцентра звучит по-особенному; нет аромата свежей хвои, нет цитрусовых ноток, нет даже хлора. Пахнет радостью, теплом и уютом. Безумно приятно наблюдать за улыбками людей, которые давно утратили вкус эндорфина. Очевидно, их пугает появившееся чувство жизнерадостности, но они охотно принимают его в своих изувеченных сердцах. Радуются поющим ангелам и заворожённо наблюдают за играющими бликами гирлянд, как самые наивные, уязвимые дети.

– О, Варька, а ты куда намылилась? Репу начесать решила? – в дверях натыкаюсь на Анатолия, он как и прежде сопровождает экстравагантную барышню, вот только к аристократическому лексикону до сих пор не проникся. – Так лохматой, доча, будь. Нам так привычнее.

Только сейчас я вспоминаю о внешнем виде и о платье, которое приготовила на вечер. Оливковое шифоновое творение заждалось меня в комнате, не первый день вися на пластмассовых плечиках, но сегодня мы воссоединимся, только чуть позже. Даже на первом этаже мне слышны негодующие крики туберкулёзников, что так яро ждут чёткой картинки «Голубого огонька».

– А я морса нам навёл облепихового, – старик хвастается двухлитровой банкой с подозрительного цвета жидкостью. – От вишневого проносит, а у нас и так все без конца серутся. Бумажка вечно в дефиците.