Мозаика чувств

Meine Liebe, meine Liebe
Komm zu mir, komm zu mir…

А ночью, во флигеле, выделенном Эльзе обиженными родителями, он учил ее любви, целуя бледно-голубые «лорелейные» – так называл он их – глаза, ее не потерявшие упругость грудь и бедра, на которых еще оставались следы тюремных истязаний, и оба сливались воедино, как две полноводные реки там, за стенами дома…

Наконец, пришло время сказать ей:

– Я должен вернуться домой, мои дела здесь закончены. Осталось только одно, самое важное. Я люблю тебя, и ты осчастливишь меня, если поедешь вместе со мной в маленькую, не похожую ни на какую другую страну – Израиль, – голос его дрогнул. – Милая, не дай мне уехать одному!

Она засмеялась – впервые за много времени:

– Ты такой рыжий, разве можно тебе отказать?..

И обласкала его взглядом голубых лорелейных глаз…

– Теперь все, все! – воскликнул Леон, вызывающе глянув на соседей, которые, впрочем, уже давно отодвинулись от них подальше. – После этой фанфары будет знаменитая «Ода к радости», и в ней – «Обнимитесь, миллионы»!

Перед хором вышли двое мужчин и две женщины, и глубокий бас наполнил амфитеатр:

– О фройде!

– Что это? – испугалась Эльза, схватив руку сына, – Он сказал то самое… страшное – «фройнде» – друг.

– Нет, – улыбнулся сын, – это «фройде» – радость.

– Нет-нет, – потрясенно бормотала она, – это они! Они везде! – и согнувшись в три погибели, двинулась между рядами к выходу.

– Эльза! – оба пытались остановить ее.

Тут грянула «Ода к радости»:

Freude, schoner Gotterfunken,
Tochter aus Elysium!
Wir betreten feuertrunken,
Himmlische, Dein Heiligtum…

А Эльза бежала, припадая к земле, когда над ее головой скользил прожектор с главной тюремной вышки, кралась вдоль складов, где хранились обувь и одежда заключенных.

Seid umschlungen, Milionen! – призывал хор.

– А, вот оно – «Обнимитесь, миллионы!» – дрожа, шептала Эльза. – Для чего? Чтобы легче было нас истязать?

Diesen Kus der ganzen Welt!
Bruder, uberm Sternenzeit,
Muse ein lieber Vater Wohnen!

Потом, ища спасения от громких криков, она зарылась в какие-то высокие кусты, но и здесь ее нашла страшная плетка коменданта Коха…

– Мама, мама! – Леон беспомощно склонился над ней, а Илья, вырвав ее содрогающееся тело из колючих ветвей, кинулся к машине «скорой помощи», стоящей поодаль, к человеку в белом халате, который стал массировать ее слабеющее сердце, затем, выругавшись по-русски, впрыснул Эльзе какую-то жидкость, отчего она вздрогнула и судорожно вздохнула.

– Вы вовремя, – сквозь зубы сказал санитар, – еще минута и…

– Мамочка! – подбежал потрясенный Леон.

Веки Эльзы дрогнули, и мир вокруг показался ей странным.

– Это я, – напомнил он сдавленным голосом.

– Да, – прошептали её измученные губы. – А как… симфония?

– Отлично, хотя я не дослушал ее до конца. Но и Бетховен не слышал Девятую. Он дирижировал, глядя на руки своего помощника. А когда все окончилось, стоял, усталый и погруженный в свою глухоту. Тогда одна из солисток повернула его лицом к публике, которая неистовствовала, аплодируя и ликуя. И Бетховен лишился чувств…

Эльза тронула его ладонь холодной рукой:

– Музыка… – весь твой мир.

– Нет, нет! – чуть не закричал Леон, унимая слезы. – Ты тоже в этом мире! – и у него вырвалось отчаянное. – Мама, не оставляй меня!

Какое-то острое воспоминание заставило ее улыбнуться:

– Ты… такой рыжий… как тебе отказать?.. – и обласкала его взглядом голубых лорелейных глаз.

Рина

Рано утром звонили родители, поздравляли, сообщили, что с тель-авивским театром «Гешер» ничего не вышло, поэтому денег нет, и они не смогут приехать на ее день рождения. Рина не очень огорчилась, ей не хотелось ничего затевать. Она и друзьям ничего не сказала о страшной дате – своем двадцатипятилетии, но по внезапному настойчивому стуку в дверь пришлось признать, что это секрет Полишинеля.

Она поразилась:

– Сарит!

– Я! – засмеялась гостья и протянула букет астр. – Ад меа вэ эсрим!

– Господи! – не слишком искренно удивилась Рина. – Я и забыла совсем.

– А мы не забыли! – засмеялась Сарит, показав на крохотного мальчика в коляске. – Правда, Таль?

– Зе! – подтвердил тот почти бежжубым ртом.

– Так он реагирует на все новое, – объяснила мать.

Рина взмолилась:

– Дай мне его подержать! Чудный, чудный! Глаза светлые как серебро.

– Скоро явится еще кое-кто из ансамбля! – продолжала ошеломлять ее гостья.

– Что ты! – испугалась та. – Чем же я буду всех угощать? У меня в доме ничего нет!

– Ну, насчет еды не волнуйся. Никто не придет с пустыми руками. Вот пример, – она вынула из-под коляски большую миску с салатом.

– Ах ты, умница! – обняла ее Рина. – Остаётся проблема: тут не совсем удобно.

– Не то слово! – лукаво вставила подруга. – Сплошные матрасы и одеяла на стенах! Ты что, спишь вертикально?

Рина смутилась:

– Это от грохота самолетов… – и вдруг сказала задумчиво. – Идея! Что, если мы устроимся в сквере? Пойдем, покажу!