Мозаика малых дел

– Биби Натаньягу победит и без моего голоса. – Она боится, что Либерман. У нее есть друзья в Израиле, они этого очень боятся.

Чтобы русские в Израиле боялись победы Либермана? Скажи мне, кто твой друг, о славная женщина.

– Либерман популист, – подхватывает мужчина, сожалевший, что в израильской армии нет самостоятельной единицы – батальона российских смельчаков.

Исполненные духа взаимопонимания, мы простились. Я пошел в «Теремок», а они продолжили свою подрывную деятельность – похожие на двух птиц, большую и маленькую.

* * *

В Москве сеть самообслужек «Му-Му», а в Петербурге «Теремки», и в них раздатчик спрашивает: «Чего вам, сударь?» То же самое, что «обувь» с «ять» на конце. А в Москве кассирша дает на сдачу конфетку, в мои времена называвшуюся «коровкой». Для советского школьника второй половины пятидесятых – первой половины шестидесятых «Му-Му» – это собачка. Назови так общепитовскую сеть, она связывалась бы не с говядиной по-московски, а с собачиной по-корейски. Злополучная Муму уже стояла всем поперек горла, о ее злодейском умерщвлении ходили анекдоты экстремистского характера, выражаясь современным языком. Это как вывеска «Зоомагазин» в непосредственном соседстве с вывеской «Мой мясной» – что заставило меня вздрогнуть, когда я шел по Пестеля.

– Чего вам, сударь?

– Блин с яйцом и с капустой.

Блинная «Теремок на Невском» на уровне петербургского бельэтажа. Большие окна выходят на садовый павильон Росси (тот, что с витязями). Рассеянно и тихо мурлычет что-то динамик. «Киноглаз шестидесятых». Он и она чему-то смеются, такие другие, такие молодые. Физик с лириком что-то обсуждают, девушка задумалась. А этот пришел на свидание, нетерпеливо смотрит на часы. Черно-белая современность советского счастья, настоянная на чужом кино. В «Теремке на Невском» то же самое, только обещанный рай уже наступил: все в цвете. И что совсем удивительно, одна из девушек за соседним столиком беременная.

Написал «беременная девушка» и не оскорбил чувства тех, кто исповедует непорочное зачатие. Да я бы взвился – как взвился, услышав по телевизору: «Сейчас обо всем узнаем из первых уст». Я зеленею от раздражения, слыша «дача в Комарово» или «двушка в Чертаново». Глупо, узус – как объяснил мне Шейнкер.

Мой пуризм образца 1973 года. Напусти на меня пуристов призыва 1917 года, на мне живого места не останется. А на них – шишковистов, живших столетием раньше, а на тех – Стефана Вонифатьева с его «ревнителями благочестия». Но ведь и нынешние балбесы от языка будут честить балбесов будущих. При этом каждый будет вносить «лепту вдовицы»: словесная злоба дня эфемерна, остаются крохи. Что уж там останется – равно как и кто. Женихи стоят подбоченясь, и аз малый среди них. «Возьми меня… Возьми меня…» – как нищие кричим наперебой – лучу денницы, что блеснет заутра. Все так, но бежать, задрав портки, за языком – увольте.

Валяюсь на постели, верчу свой блокнот, краем глаза смотрю – без звука – РБК: если Полифем и сегодня не объявится и Великий Кыргыз уедет не солоно хлебавши, то дело нешуточное. Рядом три книжки дневников Чуковского с пометкой «без сокращений». Куплено на Литейном, в пристойном месте, не в «Буквоеде», который в моем лице потерял не только покупателя, но и просто посетителя. Полный бойкот. Последняя покупка там – в отделе сувениров небольшой рулон туалетной бумаги с многократным изображением Обамы в виде примата. Купил, чтоб показать дома: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Шейнкер, когда увидел, стал свирепо вращать глазами: сейчас я им пойду устрою! Куда он пойдет и кому он что устроит – а главное, именем чего, каких общих ценностей? Держите меня, я за себя не отвечаю, так?

Вечером у милейшего Димы. Я охотно говорю комплименты и благодарен тем, кто эту возможность мне предоставляет – как когда-то в девяностом мне предоставил ее Дима, подарив свое эссе «Платон и Атлантида». (В первую секунду показалось: Платон и Атлантида – супружеская чета. Кстати, Лена, как всегда, приготовила что-то изысканно-«западное», с чем никак не вязалось мое обыкновение в России пить водку. Такой уж я сноб. В стране, где любят грузинские вина или, во всяком случае, любят их хвалить, лучше пить водку.) Время от времени Дима встает и включает «Эхо Москвы»: не заиграют ли «Лебединое озеро».

Тут Шейнкер и оскоромился – в Великий-то пост:

– Сегодня сместить Путина может только худший.

Последовал обмен мнениями – не более того. Противоречия, как мы помним, бывают антагонистические и не антагонистические. Шейнкер с Димой были знакомы задолго до того, как я познакомился и с тем и с другим. Дима издавал машинописный журнал «Метродор», экземпляр которого мне однажды попался в руки, по-моему, в Мозжинке. И Дима, и Шейнкер, каждый в отдельности показывали мне дом, где когда-то жила Елена Шварц – на Черной речке по соседству с Димой.