Мозес

– Правда! У Сигфрида дядя в 1914 с британцами на рождество в футбол гонял, едой обменивались, подарками. Сигфрид, расскажи им. Сигфрид? – Парень на верхней полке-кровати, в ответ на просьбу Ханка, подтянул ворот шинели и захрапел.

– Ага, попробуй Сиги разбудить. Гаубица не поможет. Помнишь, как он постоянно построение просыпал?

– Так, заткнулись все и спать. Мы утром прибываем, – твердо сказал Конрад, один из тех, к мнению которого прислушивались. Еще пару минут был слышен шепот, пока не растворился в глухом храпе.

На верхней полке, прямо напротив Сигфрида, спал Йозеф. Тело покачивалось в такт стуку колес. Сквозь сон он слышал разговор приятелей, но так до конца и не очнулся. А ум воспринял историю дяди Сигфрида и вот уже Йозеф смотрел на выходящих из окопов немецких и британских солдат в старой форме, как в учебниках истории. Они шли навстречу друг другу, распевая песни и распивая алкоголь. Англичане ставили странную ёлку, а немцы срывали острые шпили с касок, снимали с ремней гранаты и вешали на дерево как игрушки. Счастливого рождества! – доносилось со всех сторон на английском и немецком. Веселье было в разгаре, а командиры армий бегали, схватившись за головы, и выкрикивали проклятья. Подойдя ближе, Йозеф разглядел, что иголки праздничного дерева – патроны. Сотни, тысячи длинных винтовочных патронов нацеленные во все стороны. Не понятно, откуда, точно с небес раздался бой часов. Песни стихли, бутылки опустели, а солдаты оглядывались по сторонам. Рождество закончилось. Двенадцатый удар часов. Пули, с железного дерева заглушая грохот неведомых часов, сорвались с проволочных веток. Взрывались гранаты. Рядовые и офицеры, немцы и англичане все замертво валились на землю, ознаменовав окончание перемирия.

Йозеф открыл глаза и глубоко вдохнул. От большого глотка воздуха грудь раздулась как дирижабль и он, не вставая, осмотрелся. На горизонте алел зимний рассвет, разгоняя тьму и заливая светом спящих солдат. Это был всего лишь сон. Но надолго ли? Больше он спать не мог, хотя поезд еще два часа покачивался среди лесов и полей – красивый, но однообразный пейзаж.

Состав заскрежетал тормозами и в конце вагона спящий слетел с верхней полки под громогласный смех товарищей. Многие испуганно подскочили с неудобных кроватей, за исключением самых стойких, бормотавших что-то себе под нос сквозь сладкий утренний сон.

– Подъем, оборванцы! – скомандовал обер-лейтенант Херрик. Он уже давно встал, оделся и пил крепкий чай. Мужчина на рубеже сорока лет был чист и гладко выбрит, волосы уложены, словно он собирался на свидания, а не на войну. В нагрудном кармане он всегда таскал маленькую коричневую расческу и часто поправлял прическу.

Йозеф спрыгнул с полки и начал приводить в порядок форму. Ханк безуспешно пытался разбудить Сигфрида, толкая худыми руками увесистое тело. К нему присоединился Юрген, кричавший прямо в ухо соне и тот, наконец, очнулся.

– Какое построение, дайте сон досмотреть, – бормотал он и хотел перевернуться на бок к стенке, но еще одна пара рук присоединилась к работе, и тело было возвращено к жизни.

– Сиг, завтрак! – выкрикнул Астор. Сигфрид нехотя сел и протер глаза. Он просунул руки в рукава шинели, служившей ему всю ночь одеялом, а форма нещадно измялась, точно пижама.

– Высадка десять минут живее, живее! – командовал Херрик

– Идем уже, – сказал Конрад и водрузил на плечи походный мешок. Надев шинели и похватав винтовки, товарищи вышли из вагона. Поезд медленно начал ход, оставив солдат на заснеженном полустанке в далеких, чужих краях. Подул холодный ветер, и отряды по команде двинулись вперед.

– Где мы? – глухо спросил Йозеф сквозь натянутый воротник.

– На востоке, – ответил Юрген.

– Умничаешь? Ясное дело, что на востоке, – вмешался Астор. Он часто срывался на Юргена, необразованного деревенского парня. Рассказы о хозяйстве, полях и скотине донимали столичного Астора привыкшего лишь к холодному камню Берлина.

– Могу сказать точно, что где-то в России, – добавил Конрад, земляк Астора, но не кичившийся своим столичным происхождением. А ведь в Берлине вряд ли бы они перекинулись хоть словом. Астор – сын директора текстильного завода, видавший лишь одну, цветущую сторону родного города. И Конрад, живущий с нищей вдовой матерью и меняющий одну работу за другой с двенадцати лет. Но здесь различия стирались всё больше и больше.

– В Большевистской России, – уточнил Ханк, – Они отвергли Бога, значит им точно не победить, – торжественно сказал он. Религиозные высказывания Ханка часто раздражали, но порой и поддерживали товарищей. С первого дня в учебке, он поражал всех своей набожностью, молитвами перед едой и цитированием библейских стихов. Объяснял он это лишь тем, что вырос в верующей семье, но некоторые шутили, что Ханк отвергнутый сын католического священника, коим иметь детей запрещено вовсе. А кто-то и вовсе считал его ханжой.