Мозес. Том 2

– Любовь втроем, – вздохнул Давид. – Если говорить честно, это совсем не то, о чем мечталось долгими осенними вечерами.

– Дурак, – сказала она без всякого выражения.

С этим, впрочем, можно было согласиться хотя бы отчасти.

– В конце концов, – он вновь почувствовал, что лучше бы ему было помолчать, – в конце концов, ты занята им потому, что он для тебя всего только литература.

– Что значит – литература?

Вот именно, сэр.

Что это значит – литература, Мозес?

Это сомнительное и, положа руку на сердце, не имеющее слишком большего значения, если хорошенько разобраться?.. Слова. Слова. Слова. Надуманные сюжеты. Сплетение событий, монологов, образов, иногда приятное щекотание нервов или слезы, и опять много разных слов, из которых иногда вдруг складывалось нечто, доставлявшее тебе то или иное удовольствие, иногда сопряженное с желанием вновь вернуться к прочитанному, еще раз пробежать понравившиеся места и позаимствовать пару или тройку смешных цитат, чтобы припомнить их, когда в этом случится необходимость.

Нечто похожее на хорошую закуску перед обедом, без которой, в конце концов, можно прекрасно обойтись, как, собственно говоря, и обходятся миллионы и миллионы тебе подобных, предпочитающих хороший обед по имени «жизнь» легкой закусочке, носящей имя «литература».

Разумеется, все это могло относиться только к читателям. К тем, кто кромсал, резал, рвал зубами, морщился, пропускал то, что было ему не интересно, рассуждал, делал нелестные сравнения, пренебрежительно морщился, но чаще незаметно, исподволь примеривал костюмы бумажных героев на себя, зная, что это ничем ему не грозит и ни к чему не обязывает.

– Литература, –Давид пытался подобрать нужные слова, – это то, что не причиняет боли…Что-то такое, что на самом деле никогда не болит, даже если рассказ идет о страдании.

Пощечина, которую она влепила ему, была отпущена от всей души.

– Ага, – сказал Давид, потирая щеку. – Если ты думаешь, что это единственное определение, которое я знаю, то глубоко заблуждаешься. Потому что я могу привести еще несколько. Например, есть мнение, что литература – это хороший способ приобрести себе некое подобие биографии для тех, у кого ее нет.

Вторая пощечина не удалась, потому что он успел вовремя увернуться.

– Гадина, – прошипела она, глядя на него как на застигнутого на месте преступления вора, который отважился покуситься на ее собственность.

– Только не надо так расстраиваться, – Давид вдруг почувствовал веселую, почти невесомую злобу. – В конце концов, миллионы людей придумывают себе жизнь и потом прекрасно живут, изображая из себя Магу или Анну Каренину…

– Убирайся к черту, – сказала она, отворачиваясь.

– Или Маргариту, – добавил Давид, поднимаясь.

– Я сказала – убирайся!

– Уже, – и он направился к двери.

Впрочем, прежде чем уйти, он что-то сказал напоследок. Кажется:

– Оставляю тебя в приятном ожидании.

Или:

– Кто ждет, тот дождется.

Или еще что-то в этом роде.

Одним словом, какую-то глупость, без которой можно было, наверное, прекрасно обойтись.

…Впрочем, где-то в глубине души, он совсем не был уверен в том, что сказанное им было в действительности правдой.

Что там греха таить, сэр. Иногда ему приходило в голову, что, может быть, все было совсем наоборот, – что именно литература была хранительницей той чистой, ничем не разбавленной боли, которую невозможно было почувствовать нашей грубой плотью, но которая все же иногда настигала нас, – возможно, подобно тому, как она однажды настигла старую жестяную церковную кружку, которой посчастливилось как-то услышать обращенные к ней слова старого монаха, – те самые, от которых она должна была кричать, причитать и плакать, вместо того, чтобы продолжать стоять, не делая даже попыток показать, что слышит и понимает услышанное, потому что боль ее была столь велика, что ее, пожалуй, уже нельзя было даже назвать болью.

Разве что литературой, сэр.

Разве что литературой, Мозес.

Этим не поддающимся никакому пониманию событием, которое находилось в явном противоречии с тем, что было написано в первых строках Торы:

Брейшит бара Элохим хашамаим ве хаарец…

Потому что, в конце концов, гораздо больше доверия вызывали сегодня слова старого монаха, которого не могли ввести в заблуждение ни шум голосов в храме, ни шарканье шагов, ни даже звяканье монет, время от времени падающих в отверстие закрытой церковной кружки.

126. Карпангельдирьеро