Мозес. Том 2

– И что? – спросил он, немного выждав.

– Ничего, – она глядела куда-то в сторону. – На самом деле, все было не совсем так. Я не застряла, а упала в этом чертовом лифте. Можешь себе представить?.. Упала прямо в эту пыль и грязь.

– И ты об этом мне хотела рассказать?

– И об этом тоже. Просто с этого все началось.

– Понятно, – сказал Давид.

В конце концов, торопиться все равно было уже некуда.

– Это не так просто, как ты думаешь, – Ольга затянулась. – А впрочем, ладно… Этот самый дом, ты знаешь…

– Со львами?

– Да. Со львами. Я ходила туда иногда к своей подруге, она живет на последнем этаже. И всегда все было замечательно.

– И потом ты упала.

– Да. И потом я упала. Не то поскользнулась, не то подвернула ногу. Прямо лицом. А самое ужасное было то, что мне было не встать. Как будто меня что-то держало и не пускало.

– Интересно, – сказал Давид.

– Можешь не сомневаться. Интереснее не бывает.

Дым от ее сигареты стелился как трехполосный флаг.

– И что потом?

– А потом я почувствовала себя вдруг такой мерзкой и грязной, что мне самой стало страшно. Знаешь, как будто меня окунули в чан с дерьмом. Так, как будто хуже меня никого не было и нет. Так, словно меня сейчас раздавят, как какую-то гадкую букашку. И никто даже этого не заметит.

– С чего бы это? – спросил Давид, пытаясь понять то, о чем она говорила.

– А я откуда знаю? – Дым подхватил и разметал трехполосный флаг. – Все, что я знаю, это то, что я лежала на полу грязного лифта и думала, что хуже меня нет в мире ни одного человека. Знал бы ты, какой это был ужас, Дав. Тем более что мне в голову полезло тогда Бог знает что. Какие-то кошмарные воспоминания, о которых я уже давно забыла. Какая-то грязная дрянь, о которой думаешь, что она никогда уже больше не вернется. И все это, представь себе, стоит у меня перед глазами, как будто это было только вчера.

– Пожалуй, не позавидуешь, – сказал Давид.

– Вот именно, – Ольга замахала рукой, чтобы разогнать дым. – А теперь представь себе всю эту грязь, которая стоит у тебя перед глазами, а сам ты даже не можешь толком встать на ноги, как будто тебя придавили каменной плитой. А потом ты вдруг понимаешь, что все это – что-то вроде предупреждения. Как будто предупредили, что тебе следует поменять свою жизнь, иначе этот грязный лифт будет преследовать тебя, пока не убьет… Понимаешь?

Она затушила сигарету и сразу потянулась за следующей.

– И что было потом? – спросил Давид.

– Потом, – Ольга негромко засмеялась. – Потом я решила, для начала, перестать врать.

– Ясно. Значит, теперь мы, наконец, узнаем всю правду.

В голосе его, между тем, не было ничего веселого, словно за его словами прятался совсем другой, невеселый смысл.

– Боюсь только, что это не та правда, от которой ты будешь радостно прыгать.

– Переживем, – сказал Давид не слишком, впрочем, уверенно.

Она помолчала немного, затягиваясь и выпуская дым, затем спросила:

– Помнишь, ты меня спросил однажды…

Она засмеялась.

– О чем?

– О том, о чем обычно не спрашивают, – она помолчала, затем сказала, негромко, словно сквозь зубы. – О том, сколько у меня было мужчин. Такой деликатный вопрос, если ты помнишь.

– Ну, да, – Давид сразу насторожился, вспоминая этот давний разговор. – Ты сказала, что у тебя было три печальных романа… А что?

– Ничего, – она подобрала ноги, вжимаясь в кресло. Потом, помолчав, сказала, – словно бросилась, зажмурив глаза, в холодную воду. – К сожалению, на самом деле их было гораздо больше. Мог бы сам догадаться.

– Понятно, – сказал Давид, представляя себе, какое у него теперь должно быть лицо. – Больше, это насколько?

Он изо всех сил старался казаться спокойным. Так, словно они обсуждали какую-то книгу или делились впечатлениями о спектакле.

– Хочешь сказать, что это имеет какое-нибудь значение?

– Хочу, – Давид уже чувствовал приближающуюся боль. – Хотя, если подумать, то, наверное, никакого.

И, тем не менее, сэр.

И, тем не менее, Мозес.

Возможно, ему было стыдно, или может быть даже очень стыдно, но овладевшая им боль, была, конечно, гораздо сильнее, чтобы ему обращать внимание на какой-то там украсивший его щеки стыд.

– Айзек, – произнесла она совершенным бесцветным мертвым голосом – Ты его знаешь. Это было сто лет назад…

– Да, – сказал Давид. – Я его знаю. Он издал какую-то дурацкую книжку.

– Да. Про Жака Кокто.

Конечно, это была относительно терпимая пытка, слышать все эти мужские имена, знакомые и незнакомые, которых ее бесцветный голос возвращал к жизни, и они приобретали вдруг какой-то вес, какую-то плотность, какую-то странную реальность, давая о себе знать, словно те загробные тени, которые вдруг получали возможность стать на какое-то время видимыми благодаря заклинаниям новой Аэндорской волшебницы, вызвавшей их из небытия.

– Потом Вахма из театра, такой рыжий, ты еще собирался к нему на спектакль.

– Да, – сказал Давид, – я помню.

– Ты его видел, когда он устраивал для приезжих мастер-класс.