Мозес. Том 2

Ровным счетом, ничего, сэр. Ничего, кроме пустоты, о которой ведь нельзя сказать ничего путного, ничего определенного и вразумительного, кроме разве того, что когда человек сталкивается с чем-то, не имеющем имени на человеческом языке, его посещает не знающий снисхождения Великий Ужас. Великий Ужас, сэр, о котором следует сказать, что он расставляет все по своим местам. Во всяком случае, я думаю, что на этот раз ужас их был так велик, что они бросились прочь от этого лежащего на земле черного плаща и бежали до тех пор, пока силы не оставили их и они ни упали на землю, чертыхаясь и тяжело дыша. Однако когда они обернулись, чтобы убедиться в том, что им уже ничего не угрожает, то увидели, что черный человек по-прежнему находится от них на расстоянии нескольких шагов и сквозь порванный плащ его можно было увидеть голубое небо. Тогда они поняли, что им не убежать и, набравшись смелости, подошли ближе, чтобы спросить его, кто он такой и что ему надо.

И что же он им ответил Мозес?

Что он ответил им, жаждущим услышать привычные объяснения?

Он ответил им так, сэр: «Я тот, кто посылает вам мед».

Тот, кто посылает нам мед, Мозес?

Тот, кто посылает нам мед, сэр.

При этом он взмахнул рукой так, что небеса разверзлись, и все увидели медовые кладовые, которые они хранили, – эти океаны и океаны меда, в которых могли утонуть Килиманджаро и Эверест.

Мне кажется, это звучит не совсем правдоподобно, Мозес.

Во всяком случае, так рассказывает история, сэр.

Тогда скажи нам, что же было потом, Мозес?

Боюсь – ничего особенного, сэр. Ничего особенного, если не считать того, что он сказал им, поднимая руки и подпрыгивая на одном месте, как сумасшедший, – сказал им, что, Мозес? – сказал им, вот что, сэр – вот, я вложу вам в руки огонь и железо и пошлю вас впереди себя, чтобы вы кусали этот пропахший медом мир, словно безумные шершни и лаяли у него под окнами, словно бездомные собаки, мучая его бессонницей, и сделаю вас невидимыми для чужих глаз, чтобы никто не знал, откуда грядет опасность, – и тогда его слова вдруг показались им слаще всякого меда и глубже океанских глубин, так что они вдруг все разом вскочили и закричали, да так громко, что крик этот разнесся на много миль вокруг. И они опрокинули свои кувшины и разбили их о камни, и разломали ульи полные прекрасного, прозрачного, янтарного меда, и обложили их сухой травой, и подожгли, и стали водить вокруг горящих ульев хороводы. И так прошел день, и другой, и третий. И черный дым поднимался к небу, пока они танцевали свои дикие танцы и пели свои дикие песни, которых никто толком не понимал. А черный человек танцевал вместе с ними, а мед тек по земле и смешивался с грязью, и приходили лесные и полевые звери – и лисы, и мыши, и волки и лакали его, и глаза их становились стеклянными, дыхание порывистым и они умирали…

С тех пор, сколько мне известно, сэр, сколько мне известно, Мозес, их стали называть разорителями ульев, сэр.

Разорителями ульев, Мозес?

Совершенно верно, сэр. Разорителями ульев. Теми, кто время от времени возникает из ниоткуда, чтобы протанцевать свои безумные танцы вокруг горящих ульев, полных солнечного меда, и вновь исчезнуть, оставив после себя сожженную траву, тлеющие угли и запах горелого меда, сэр.

Ищущих смерти и полагающих, что путь на Небеса лежит отнюдь не через членство в «Обществе друзей Иисуса», «Церкви Святого Духа» или «Евреи за грядущего Машиаха».

Впрочем, это еще не совсем вся история, сэр.

Не совсем вся история, Мозес?

Далеко не совсем все, сэр. Потому что в той самой деревне, в которой жили сборщики меда, жила к тому же одна прекрасная пейзанка – ну, вы понимаете, что я хочу сказать, сэр…

Прекрасная пейзанка, Мозес?

Прекрасная пейзанка, сэр, и уж о ней-то никто ничего не мог знать, кроме Мозеса, – ни Амос, ни кто-нибудь еще, – потому что только к Мозесу она приходила во снах и сопровождала его от начала и до самого пробуждения, – во всех этих волшебных снах, где они ходили, взявшись за руки, и между поцелуями и ничего не значащими разговорами об Улиссе и Кортасаре запускали, где хотели, свои руки в чистый, янтарный мед, который, конечно, им не принадлежал, а потом со смехом облизывали друг друга среди жужжащего поля или поливали друг друга медом, за который заплатили другие, смывая его потом без следа в прохладной речной воде, которая вместе с медом уносила с собой память и возвращала покой, так что ты выходил на берег совсем другим человеком, и уж во всяком случае, не таким, который витал невесть где, задаваясь глупыми вопросами вроде «Есть ли жизнь на других планетах?» или «Почему Бог избрал евреев, а не этрусков?», а на десерт любил поговорить на тему «Почему научная революция не всегда несет нам уверенность в завтрашнем дне?..»

Послушай, Мозес…

Что такое, сэр?

Эта самая пейзанка, Мозес… Не мог бы ты хотя бы здесь обойтись без любовных историй? В конце концов, это превосходит всякую меру и выглядит местами просто неприлично?.. Ну, сколько же еще можно, дружок?