Мозес. Том 2

Конечно, ему было немного жаль этого старого дуралея. Жаль – вместе с его танцами и нелепым ожиданием, что когда-нибудь он встретит настоящую Истину, которая наконец-то приведет его короткой и необременительной дорогой в Царство Небесное. Старый Пердун, танцующий свой брачный танец и не умеющий ничего другого. Он и не догадывался, что Истине, – или тому, что он называл этим словом – собственно, нет никакого дела ни до него, ни до его танцев. В некотором смысле можно было сказать, что если кто и пользовал его под именем Истины, так это был он сам, и это выглядело столь же чудовищно, сколь и совершенно буднично, вот как теперь, когда он стоял, облитый лунным светом, нервно подергивая то одной, то другой ногой, готовый в любую минуту пуститься в пляс по лесной опушке, и Мозес вдруг с ужасом представил себе, как он расхохочется сейчас и затопает что есть сил ногами, ломая сухие ветви и издавая визгливые звуки, так что все присутствующие немедленно повернут в его сторону головы, а Амос спросит: «Что это у тебя там скачет, Мозес?», да еще протянет руку и выдернет лежавший перед ним лист бумаги, а Осия скажет: «Давайте-ка там, пожалуйста, потише», и это будет вполне справедливо, тем более что разговор в комнате шел уже о такой важной вещи, как пункт Меморандума Осии номер какой-то, который выносил на голосование сам Осия, требуя от всех присутствующих внимания и ответственности, прежде чем поднять руку и отдать свой голос «за» или «против».

– Что скажешь, Мозес? – вполголоса спросил его Иеремия.

– Я – за, – сказал Мозес, пытаясь загородить локтем листок, чтобы Иеремия не мог увидеть кривляющегося под луной Старого Пердуна. – За.

Потом он сложил листок с рисунками пополам, скомкал его вместе со Старым Пердуном, который успел пропищать чего-то, пытаясь протестовать, и засунул в карман куртки, чтобы потом выбросить в мусорное ведро.

Между тем, обсуждение вопроса о включении нового пункта в Меморандум Осии было завершено и поставлено на голосование.

Новый пункт под номером сто девяносто семь, не без изящества сформулированный Осией, вопрошал:

«Можем ли мы доверять Богу, который наказывает нас без объяснений причин?»

Благодаря Мозесу, который машинально поднял руку вслед за сидевшим рядом Иеремией, ответ на этот вопрос абсолютным большинством голосов был дан положительный. Теперь этот пункт выглядел так:

«Нет никаких сомнений, что мы можем доверять Богу, который наказывает нас без объяснения причин».

141. Филипп Какавека. Фрагмент 53

«Кто никогда не кружил с метафизикой в ее лунных танцах, тот по-прежнему будет думать, что «свобода» – это одно, «необходимость» – другое, а между «действительностью» и «сном» такая же разница, как между небом и землей. – Разве вы никогда не были влюблены? Тем ли вы были заняты тогда, что ловили свою возлюбленную на противоречиях? Неужели вы тратили время на то, чтобы вникнуть в ее ребяческий лепет? – Ну, разумеется, «свобода» – совсем не то же самое, что «необходимость». Но при чем здесь метафизика? Виновата она разве, что вам приснилось однажды, будто она занята только определениями и доказательствами? В конце концов, каждому снится только то, что он заслуживает. У метафизики же только одно занятие, – лунные танцы».

142. Бегство, как оно есть

Однажды, когда они лежали, только что освободившись из объятий друг друга, она сказала:

– Меня тошнит от тебя.

– И меня тоже, – сказал Давид.

– Я сказала – от тебя.

– А меня – от тебя, – он смутно догадывался, о чем она хочет ему сказать.

– Так нельзя – она отвернулась. – Ты, по-моему, побил сегодня все рекорды.

– И это не предел, – вяло отозвался Давид, глядя в потолок.

– Дурак она. Ты же прекрасно знаешь, что дело совсем не в этом.

– Кто бы спорил, – согласился он, дотрагиваясь до ее плеча, которое было теперь совершенно чужое, почти мертвое, не вызывающее никаких особых эмоций.

– Лишил последних сил, – сказала она.

– Ну, извини.

Он вдруг поймал себя на том, что, пожалуй, действительно, стоило бы просто немного полежать без движения. Вот так – раскинув руки, глядя в потолок, перебирая в памяти это, только что бывшее с тобой и вдруг обратившееся в уже прошедшее, меркнущее, убегающее и оставляющее тебя. И в то же время – обещающее скоро вернуться, вновь до краев наполнив время шелестом, тихими стонами, поцелуями, шепотом и еще тысячью подобных вещей, перечислить которые не хватило бы и полжизни.

Женские объятия, сэр.

Место, куда неспособна проникнуть даже смерть вместе со всеми своими ухищрениями.

Потом он сказал:

– Между прочим, мне приснился сегодня сон.

Никакой реакции на это, как он и ждал, не последовало.

– Сон, – повторил он, не делая никаких движений. – Ты слышала, что я тебе сказал?

– Ой, Дав, – прозвучал ее голос откуда-то издалека, – только не надо его рассказывать… Ты ведь знаешь, как я не люблю, когда ты начинаешь рассказывать свои дурацкие сны.