Мозес. Том 2

– Простите меня, герр уж не знаю, как вас там на самом деле зовут, – сказал Амос, уже не скрывая раздражения, – но все, что вы сказали, почему-то напоминает мне другую историю, которая произошла, как уверяют ее адепты, две тысячи лет назад и опять-таки именно с Сыном Божьим, распятым, умершим и воскресшим в точном соответствии со Священным Писанием… Вам не кажется, что тут есть над чем подумать?

– Все дело в том, сын мой, – сказал собеседник Амоса, улыбаясь ему открытой, всепонимающей и терпеливой улыбкой, – все дело в том, что наш фюрер как раз и является тем самым Сыном Божиим, о котором вы только что изволили упомянуть… Да, да, да, – он вновь подхватил Амоса под руку и вывел его назад, на сцену. – Именно так и обстоит дело, в чем легко убедиться, если обратиться к свидетельству своего сердца, которое никогда не обманывает!..

Он подтолкнул Амоса к середине сцены и вдруг закричал куда-то вглубь её, поднимая голову и размахивая рукой:

– Сильвия!.. Сильвия!.. Идите сюда!

В ответ на его крик, неожиданно и быстро спустившиеся с колосников качели принесли одетую в какой-то розово-голубой цирковой наряд молодую брюнетку, которая легко и непринужденно сидела на этих качелях, невольно наводя на мысль о цирковой школе.

Ее качели несколько раз пронеслись над сценой, затем умерили свой бег, потому что женщина, похоже, слегка их притормозила, а потом плавно закачались почти рядом с Карлом Ригелем и Амосом.

– Скажи нам, Сильвия, кто ты? – спросил мужчина, протягивая к пролетавшей мимо циркачке руку.

Женщина сделала серьезное лицо, как будто была не совсем уверена, что ответит правильно, а затем продекламировала неожиданно громким контральто, скрашенным легким завыванием:

– Я – воплощение Адольфа Гитлера и замещаю его на земле до тех пор, пока он не вернется назад, чтобы судить живых и мертвых.

Затем она улыбнулась неожиданно приятной и нежной улыбкой и помахала Амосу голой ногой.

– Однако, – выдавил из себя Амос, искоса посмотрев на стоявшего рядом мужчину, ожидая, что он скажет. Но вместо того, чтобы что-нибудь сказать, тот быстро подпрыгнул и схватился за край пролетавших мимо качелей, тем самым чуть не сбросив с них розово-голубую циркачку. При этом он умудрился быстро поменять руки и схватить ее за ногу, так что если бы она не вцепилась обеими руками в канаты, то наверняка, свалилась на сцену.

– Противный Петр, противный, противный, противный Петр! – заверещала женщина и попыталась вырваться из рук мужчины.

– Богиня, – сказал тот, и не думая отпустить ее. Потом он повернул голову к Амосу и спросил, не хочет ли он тоже подержать воплощение Адольфа Гитлера за ножку, на что Амос ответил категорическим отказом, хотя, возможно, в другое время и при других обстоятельствах он бы с удовольствием принял это предложение.

– И напрасно, – сказал называющий себя Карлом Ригелем мужчина, продолжая держать в одной руке щиколотку циркачки, не давая ей ускользнуть, а другой – защищая свою голову, которую циркачка, наклонившись, шутливо хлестала сложенным веером.

– Между прочим… да, между прочим… прикоснуться к воплощению Адольфа Гитлера, значит прикоснуться к тайне прошлого и будущего…

– Не стоит, – Амос тоже увернулся от веера, удар которого случайно достался и ему.

– Противный, противный, противный, – щебетала циркачка, пытаясь теперь достать веером до Амоса, который отошел чуть в сторону. – Пустите меня!

– Не дайте сомнениям овладеть вашим сердцем, – воскликнул мужчина, разжимая, наконец, пальцы и отпуская циркачку, которая немедленно взлетела куда-то вверх и там исчезла.

– Что если истина ходит уже где-то близко и вам следует приложить еще совсем немного усилий, чтобы до нее добраться? – продолжал он, подходя ближе и пытаясь заглянуть Амосу в глаза, словно тот сам был этой самой подошедшей истиной.

– Что если истина уже смотрит на вас сквозь всю эту внешнюю мишуру?.. Через эту вязкую повседневную обыденность, которая больше похожа на смешную иллюзию?

– Вот, значит, что вы называете истиной, – сказал Амос, обводя все видимое пространство рукой и имея в виду все то, что ему посчастливилось тут наблюдать за последний час.

– Не следует воспринимать вещи такими, какими они нам кажутся, – наставительно произнес мужчина и замолчал, словно давал Амосу время подумать над его словами.

В ответ тот уже было собрался сказать что-нибудь колкое, но в последнее мгновение не стал этого делать, опасаясь реакции, которую могли вызвать его слова. Вместо этого он пожал плечами и развел руками, что должно было означать что-нибудь вроде «чего только не бывает» или «в конце концов, мне все это все равно», или даже «оставьте меня в покое вместе с этими вашими выкрутасами»!

– В конце концов, – сказал Амос, делая равнодушное лицо, – меня это совершенно не касается.