Мозес

Некоторые женщины, размышлял Мозес, гораздо черствее и грубее некоторых мужчин, которым даже в голову не пришло бы – взять и кастрировать какое-нибудь бедное животное только затем, чтобы оно не мешало им своими любовными стонами. Мужчина просто выбросил бы кота за дверь и забыл бы о нем, но, во всяком случае, он никогда не стал бы уродовать его ножом ради своего собственного покоя.

Не было сомнения, что с исторической точки зрения сама идея кастрации и принадлежала женщине, которой двигали – помноженные на глупость – зависть, ревность и злоба.

Следовательно, подумал Мозес, вот и еще один аргумент, свидетельствующий о том, что, по мнению Иезекииля, женщины каким-то образом произошли Бог знает от чего, тогда как мужчины сподобились произойти непосредственно из рук Всевышнего.

– Надо было оставить кота в покое и отпускать его гулять, – сказал Мозес, не слишком заботясь о вежливости.

– Мозес, – снисходительно засмеялась Эвридика, как будто он сказал что-то несуразное. – Как же вы не понимаете, Мозес. Тогда бы он просто замучил всех нас своими воплями.

И правильно бы сделал, подумал Мозес, изо всех сил сочувствуя бедному животному. Мужская солидарность, сэр. Мужская солидарность, о которой тоже не следовало бы забывать.

В облаке этого сочувствия он дошел до поворота, – там, где коридор раздваивался и разбегался в разные стороны, – и здесь вновь услышал голос Эвридики.

– Мозес, – сказала она, неожиданно останавливаясь.

– Что? – насторожился Мозес, почуяв в ее голосе нечто новое.

– Вы любите маслины, Мозес? У меня есть целая банка маслин без косточек. Хотите? Когда мы вернемся?

Она мелко захихикала, – так, словно они уже обо всем договорились и теперь оставалось только утрясти кой-какие несущественные детали, вроде вечной любви, вечной страсти или вечной привязанности.

Когда мы вернемся, Мозес. Когда-то там, после чего-то этакого, от чего еще никому не удавалось отвертеться, так что, может, и возвращаться-то уже не будет никакого смысла, потому что все кому не лень станут показывать на тебя пальцами и говорить что-нибудь вроде: «Ну ты и жук, Мозес», или «а прикидывался простачком», или гадко хихикая, изображать руками всякие непристойности и провожать тебя взглядами, когда ты идешь по коридору, посвистывая или причмокивая вслед языком. Если, конечно, мы вообще, вернемся, дружок. Потому что, ко всему прочему, он не один раз слышал эти истории, в которых не все возвращались живыми из похода в подвал, особенно, если их дорога вела налево, где располагался второй морг, у дверей которого, как рассказывали, мертвец загрыз однажды сторожа Карла Тумбера, от которого в результате осталась одна только дужка от очков, да членское удостоверение, благодаря которому все узнали, что сторож Тумбер состоял в партии Ликуд… Одним словом, следовало бы быть настороже.

– Я больше люблю морковь, – сказал Мозес.

– Шутите, – Эвридика продолжала мелко хихикать, так что ручка в руке Мозеса тоже мелко тряслась и казалась живой.

– Нет, это правда, – сказал Мозес, чтобы что-нибудь сказать. – Больше всего я люблю тертую морковь.

– Сюда, Мозес.

Поворот налево. Как он и думал. Возможно, услышав их шаги, мертвец уже открыл свои мертвые глаза и слегка улыбнулся, давая понять, что на его улице сегодня определенно будет праздник. Мозесу вдруг показалось, что его ноздрей коснулся запах формалина.

Возле железной двери, закрытой на щеколду и замок, Эвридика остановилась и опустила канистру на пол.

– Сейчас, Мозес, – она зазвенела ключами, затем толкнула дверь и сказала:

– Входите.

Ему показалось, что голос ее дрожит от нетерпения.

Щелчок выключателя заставил его на мгновение зажмурить глаза. Когда он вновь открыл их, Эвридика уже стояла рядом.

– Видите, как тут прохладно. Правда, хорошо? На улице жара, а тут как будто включен вентилятор.

– Не уверен, – Мозес озирался по сторонам. – Это ведь не морг?

– Конечно это морг, – снова хихикнула Эвридика, махнув рукой в сторону железной двери со стеклянным окошком. – Там, дальше.

Чистое, кафельное пространство, разбуженное неяркой лампой. Торчащие из стены краны и перепутанные черные шланги. Металлические каталки, чье назначение никаких сомнений не вызывало. Негромко гудел холодильник, готовый в любой момент утроить, в случае необходимости, свою мощность.

Царство смерти, Мозес. Точнее, предбанник в это самое царство, о котором иногда доходили смутные слухи, но о котором никто ничего толком не знал, кроме тех, разумеется, кто приехал сюда на этих каталках. Но они умели хранить тайну.

Между тем, события развивались стремительно, хотя и вполне предсказуемо.

– Мозес, – глухо сказала вдруг Эвридика, глядя на него широко открытыми глазами и слегка наклонив голову. – Ну, что вы, в самом деле, как неживой?

– Я? – спросил Мозес, неожиданно представив против собственной воли, что он и в самом деле уже давно умер и теперь подстерегает одиноких сторожей, болтаясь здесь без всякой надобности, вместо того, чтобы лежать на одной из этих каталок и не портить настроение живым.