Мозес

– Я? – повторил он, отгоняя от себя это печальное видение и чувствуя, что что-то уже происходит, хотя еще трудно было сказать, что же именно.

– А то кто же? – сказала Эвридика. – Или, может, тут есть другой Мозес?

– Не думаю, – и Мозес оглянулся по сторонам, словно он на самом деле хотел убедиться в отсутствии другого Мозеса.

– Поцелуйте же меня скорее, Мозес, – услышал он ее голос, еще не вполне понимая смысл происходящего, отметив только, что Эвридика вдруг сделала в его сторону какое-то неуловимое движение всем телом, оставаясь в то же время на месте. Мозесу вдруг показалось, что она сейчас начнет таять, – большая снежная баба, которая поплывет, сначала роняя на пол большие водяные капли, потом оседая и набухая водой, голова ее провалится в живот и, наконец, останется только этот халат, намокший и жалкий, словно половая тряпка.

Потом он увидел, как ее неуклюжие пальцы лихорадочно пытаются расстегнуть непослушные пуговицы халата.

– Э-э, – сказал Мозес, не успевая найти нужные слова, – так, словно он внезапно был застигнут падением высокого книжного шкафа, которое еще только начиналось, но его уже невозможно было остановить. Оставалось лишь постыдное бегство.

Толстые пальцы никак не могли справиться с пуговицами.

Под халатом, к ужасу Мозеса, похоже, не было ничего.

– Мозес, – сказала между тем Эвридика хриплым, незнакомым голосом, похожим на мурлыкание огромного кота. – Что же вы, Мозес?.. Ну, помогите же мне.

Мгновением позже халат разошелся, выпустив на свободу живую, колышущуюся плоть, похожую, в первое мгновение, на слегка спущенный воздушный шар, а во второе – на поднявшееся тесто, каким он видел его в детстве, когда мама пекла пироги.

Кроме всего прочего, в свете неяркой лампочки это тело показалось ему почти желтым, словно кому-то пришла в голову неудачная мысль слепить его из огромного куска старого сливочного масла.

Пятясь, Мозес втиснулся между стеной и одной из каталок, – словно бильярдный шар, попавший в лузу.

– Ах ты, трусишка, – с нежностью промурлыкала Эвридика, напирая на Мозеса грудью, точнее – двумя этими шаровидными туманностями, двумя вулканами, двумя цунами, может быть и обещавшими кому-то неисчислимые наслаждения, но уж во всяком случае, не Мозесу, которого немедленно затошнило, хотя и не так сильно, как можно было ожидать.

К тому же он вдруг непонятно почему вспомнил заросшее колокольчиками поле, где он гулял когда-то с мамой, – возможно, что это были совсем не его воспоминания, но мама-то уж точно была его, да и фиолетовые колокольчики, пожалуй, тоже. Тем не менее, на их фоне фигура Эвридики выглядела просто чудовищно. Никакие логические ухищрения не могли обнаружить связь между прогуливающимся среди колокольчиков маленьким Мозесом и этим подвалом, где разомкнув свою пасть, Левиафан уже готовился к последнему прыжку, пытаясь протиснуться вслед за Мозесом между стеной и каталкой.

– Ах, ты, мой лягушоночек, – сказал этот Левиафан, изо всех сил ударяя хвостом по воде, так что огромная зеленая стена ее поднялась в воздух и, на мгновение зависнув, рухнула на Мозеса.

– Знаете что? – Мозес продолжал отступать, не замечая, что тем самым он только загоняет себя в угол и отрезает себе путь к бегству. – Знаете что, – сказал он, упершись спиной в холодную стену. – Я, конечно, все понимаю… чего уж тут… Но только мне кажется, что все это совершенно лишнее… В конце концов, я могу объяснить…

Наверное, со стороны, он был похож на человека, который пытался уговорить крокодила не есть его или, по крайней мере, отложить это хотя бы до завтра, в силу появления новых обстоятельств, которые следовало бы немедленно принять во внимание…

– Ну, ну, ну, – сказала Эвридика, медленно надвигаясь на него, словно вот-вот готовая пролиться ливнем грозовая туча. Голос ее теперь странно вибрировал и был похож на пение одинокой цикады. – Где же, лишнее, Мозес, – вибрировал этот голос, лишая того последних сил. – Почему же лишнее, Мозес?

Было видно, что язык ее произносит слова совершенно механически, не придавая никакого значения их смыслу. Глаза ее лихорадочно блестели.

– Я бы не хотел злоупотреблять, – пробормотал Мозес, понимая, что говорит совершенно неискренне, потому что на самом деле он с удовольствием злоупотребил бы сейчас чем-нибудь тяжелым, например – палкой или даже битой, если бы она вдруг подвернулась ему под руку. На худой конец сгодилось бы и мокрое полотенце. Каталка рядом с ним вдруг поддалась и слегка отъехала назад, так что Мозес неожиданно получил возможность свободно маневрировать. Это было, пожалуй, похоже на божественный знак, на голос неба, не желающего погибели грешника и спешащего ему в последний момент на выручку, чем Мозес, разумеется, немедленно же и воспользовался, выскользнув из предательского угла и бросившись к спасительной двери.

Возможно, он уже много лет не показывал такого проворства.

Дверь захлопнулась, и Мозес стремительно задвинул щеколду. Затем наступила тишина. Она длилась до тех пор, пока голос из-за двери не позвал его.