Мозес

Как бы то ни было, но спустя какое-то время, возвращаясь всякий раз памятью к этому последнему месяцу, Мозес, как правило, вспоминал почему-то историю со стулом Исайи, и, вспоминая ее, он всякий раз сопровождал это каким-нибудь не слишком вразумительным замечанием вроде, например, того, что:

– Пожалуй, это все-таки было похоже на стул Исайи.

Или:

– Наверное, это, я думаю, имел в виду Исайя.

Или еще:

– Если бы у каждого был такой стул, как у Исайи, все, может быть, обернулось бы совсем иначе.

Само собой было ясно, что дело здесь, конечно, заключается совсем не в стуле Исайи, так что какие-либо ассоциации, если они вообще имели место, выглядели, пожалуй, крайне натянутыми и в высшей степени неубедительными. Мытье посуды и политые цветы оставались посудой и цветами, а стул Исайи – стулом Исайи. Однако стоило Мозесу вспомнить это давно ушедшее и почти забытое, о чем сам он пытался лишний раз не вспоминать, как перед его глазами начинал маячить этот легкий, изящный стул со слегка гнутыми ножками, который никак не вписывался в послевоенную Европу, со всеми ее рок-н-роллами, холодной войной, смертью Кеннеди, свободной любовью, спутниками, русскими танками в Будапеште и повальным увлечением спортом во всех его видах.

Вот именно, сэр.

Тот самый стул, с которым он появился в клинике несколько лет назад.

Изящный, венский стул с гнутыми ножками и спинкой, похожей на греческую арфу, изображение которой можно найти в любых альбомах, посвященных расписной греческой керамике, – стул, так мало гармонировавший с современной меблировкой клиники, что сразу же бросался в глаза всем, кто видел его впервые, так что они обыкновенно говорили при этом – «смотрите-ка какой стульчик» или «а что это тут стоит такое», или просто «какая прелесть» и даже пытались время от времени сесть на него со словами «смотри-ка, да он даже не скрипит, вот уж умели делать». Но те, кто знали кое-что про этот стул, смотрели на все эти попытки крайне неодобрительно и даже позволяли себе не слишком вежливые замечания в адрес тех, кто пытался осчастливить этот стул прикосновением своей задницы. Потому что, как-никак, а все-таки это был стул Исайи, и к нему стоило относиться со всем уважением, а не таращить глаза, как это делали невежды, которые видели его впервые и даже представить себе не могли, как им повезло, что он встретился на их жизненном пути.

Стул Исайи, Мозес.

Тот самый, который он обнаружил в дешевой забегаловке, куда зашел как-то, чтобы выпить чашечку утреннего кофе. Чашечка утреннего кофе, которая оказалось в результате пропуском на Небеса или чем-то в этом роде. Бывает, Мозес, что Небеса вдруг посылают нам откровения по части топографии, открывая – в какую сторону нам следует направить наши стопы, чтобы, в конечном счете, стать ближе и к самим этим Небесам и, возможно, даже к самим себе. И хотя на самом деле это случалось крайне редко, но раз случившись оно, во всяком случае, уже не вызывало никаких сомнений, как в реальности самого этого случившегося, так и в его смысле.

Так, видимо, было и в тот день, когда Небо привело Исайю на порог этого ничем не примечательного кафе, на оконных витринах которого был изображен изящный золотой петух, распушивший хвост и держащий в поднятой лапе веселенький зеленый флажок.

Он уже допивал свой остывший кофе, как вдруг его взгляд остановился на изящном венском стуле, стоявшем у противоположной стены в луче падающего из окна солнечного света, словно облитый этим потусторонним светом, в котором можно было увидеть, как миллиарды кружащих таинственных миров, так и обыкновенную пыль, которая еще долго кружила после того, как кто-нибудь, проходя, случайно задевал плечом пыльную портьеру.

Богу, скорее всего, все равно какие формы принимать для того, чтобы беседовать с человеком. На этот раз Он обратился к Исайе из глубин венского стула, который был и формой посланного ему откровения и – в то же время – его живым содержанием. И результаты этого, разумеется, не заставили себя долго ждать.

– Я возьму у вас этот стул, – сказал Исайя, подходя к разговаривающим у стойки официантам и улыбаясь им той самой улыбкой, которой не мог противостоять никто. Улыбкой, наводящей на мысль о том, что весть о приближающемся Царствии небесном, может быть, совсем не так преждевременна, как казалось.

– Если не хватит, – добавил он, доставая кошелек, – то я принесу деньги сегодня к вечеру. Можете не беспокоиться. Вы ведь еще не закрываетесь?

– Шутите, – усмехнулся один из официантов, лениво разглядывая странного человека. – Мы стульями не торгуем.

– Если бы мы тут торговали стульями, то, наверное, назывались бы мебельным магазином, – вяло пошутил другой.

– Тогда я возьму его просто так, – сказал Исайя с такой непосредственностью, что вызвал вокруг смех. – Разве Бог не сотворил нас совершенно бесплатно?

– Валяй, валяй, – сказал Первый официант.