Мозес

– Мы сейчас все соберем, – Левушка опустился на колени.

Вслед за ним опустился на пол Давид.

– Вон они где, – сказал Грегори, уводя вместе с Анной едва держащегося на ногах Ру.

– Вот еще один антисемит на нашу голову – вздохнул Левушка, собирая бусины.– Представляю, что он будет о нас рассказывать в своей Ирландии изумленным ирландцам.

– А что бы ты им сказал, интересно?

– Я? – переспросил Давид, заползая под стол и собирая одну за другой рассыпавшиеся бусы. – Хочешь знать, что сказал бы я?.. Ладно.

Похоже, возможность высказаться по этому поводу показалась ему забавной.

– Я бы сказал: Всемилостивый!.. – начал он, не переставая собирать бусины. – Посмотри на этот народ! Он обманул фараона, он написал Тору, его избрал Бог. Даже если последнее не совсем правда, то следует оценить хотя бы то, что они все-таки приняли это иго избранничества, пусть даже выдуманного, пусть даже сочиненного, нафантазированного, но все же накладывающего страшную ответственность перед лицом Того, кому они поклонялись. Одного этого достаточно, чтобы считать евреев великим народом. А еще это значит, что избранничество – это вовсе не отвлеченная идея, за которой можно различить слепую уверенность в то, что твой народ лучше любого другого. Избранничество – это ответственность и судьба, а судьба никогда не бывает сладкой, о чем каждый еврей знает с пеленок… Ну, как? Годится?

– Да ты просто Демокрит, – сказал Левушка, садясь рядом с Давидом.

– Демосфен, – поправил его Давид.

– Несущественно. Хотя, сказать по правде, мне иногда кажется, что в результате они превратили самих себя в объект поклонения. А это неправильно.

– Сдается мне, что как раз об этом я тебе говорил в прошлом году – сказал Давид… Не помнишь?

– Какая разница, кто кому чего говорил. Важно понять, сколько отсюда должно было случиться несправедливости, грязи и глупости.

– Избранничество – выше справедливости, – сказал Давид, доставая очередную бусину.

– Это – когда тебя лично не касается, – заметил Левушка.

Возможно, он успел бы ему ответить со всей обстоятельностью, которая требовалась для обсуждения этой важной темы, но в этот самый момент звук шофара, низкий и густой, ударил ему в уши.

Обернувшись, Давид увидел Ру, стоявшего на диване и держащего в руках снятый со стены шофар. Казалось, еще немного – и он немедленно рухнет под его тяжестью, с трудом балансируя на мягком диване и пытаясь при этом поднести его ко рту.

Тот самый шофар, которым так гордился Феликс, утверждая, что ему не меньше полтысячи лет.

– Явление второе, музыкальное, – сказал Левушка.

Второй изданный им звук заставил задребезжать стекла в одном из книжных шкафов.

– Ну, что еще у вас, – Феликс опять появился на пороге. Потом он увидел Ру и застонал. – Господи, да уберете вы его, наконец, отсюда! Я ведь просил!

– Пусть тебя не будет в Книге жизни, – заплетающимся языком сказал Ру, поднося шофар ко рту. – Пусть Самаэль отсудит тебя у Всевышнего!

– Я ведь просил, – плачущим голосом повторил Феликс, обращаясь к вернувшейся Анне. – Ну, неужели это так трудно?

– По просьбе наших слушателей, – сказал Левушка, намереваясь закрыть уши.

Но не успел.

На этот раз извлеченный Ру звук был просто великолепен. Он начался с какого-то завораживающего высокого тона, затем перешел плавно в привычную тональность и закончился низким, как ночь, звуком, который если здесь и слышали, то очень давно.

– Вот это легкие, – заметил Левушка с уважением.

– Отдай шофар, урод, – Феликс протянул руку. – Отдай шофар, пока я тебя не убил.

– Да, дай же ты человеку поиграть, – возвращаясь на кухню, сказала Анна.

– Конечно, пускай поиграет, – вступился Давид, чувствуя вдруг некоторую солидарность с пьяным Ру.

Что-то вроде родства душ, которое вдруг давало о себе знать в самые неподходящие моменты, когда не ждешь ничего похожего.

– Или ты забыл, что сказано? – продолжал он, безуспешно пытаясь встать между Феликсом и Ру. – Трубите в этом месяце в шофар в новолуние, день нашего праздника?

– Да плевать я хотел, что там сказано – сообщил Феликс, пытаясь вырвать рог из рук Ру.– Отойди к черту, Дав, пока я не рассердился!

– Страшно напугал, – сказал Давид, тесня Феликса прочь от Ру. – Лучше отпусти и дай ему погудеть, – продолжал он, чувствуя, как тяжело двигать во рту пьяным языком. И все же, он продолжал. – Тем более что все знают – если шофару суждено протрубить, он протрубит, даже если вокруг него будет стоять вооруженный гарнизон.

– Посмотрим, – Феликс тяжело дышал, удваивая натиск.

Конечно, самое время было вспомнить рабби Ицхака, который заметил однажды, что, пожалуй, мог бы назвать два или три случая из своей жизни, когда при звуках шофара он вдруг ясно понимал, что это играет сам Всевышний, который не думал в эти мгновения ни о нас, ни об ангелах, возносящих славословия в Его адрес, но играл ради собственного удовольствия, которое Он испытывал, выдувая звук за звуком и превращая их в цветущие сады и горящие в ночном небе золотые россыпи созвездий.