Мозес

– Да, – сказал Давид, зачем-то дергая за дверную ручку. – Что бы там ни было, я вижу, что Рош-ха-шана, кажется, удался.

– Кто бы сомневался, – она зазвенела в темноте ключами. – Кто бы сомневался… Да, что за…

– Дай-ка я, – и Давид протянул руку, чтобы забрать у нее ключи.

25. Филипп Какавека. Фрагмент 20

«Какой хохот гуляет по изготовившейся к прыжку Вселенной Паскаля! Конечно, он не избавит нас от уготованного. Конечно, он всего только ветер и звук, разносящиеся во все уголки ее сомнительную весть о достоинстве смеющегося. Конечно… Конечно… Но пока он гуляет по ее бесконечным коридорам и лабиринтам, – кто знает… кто знает…»

26. Соло на шофаре

И позже, когда они поднялись до мансарды и перешагнули порог мастерской, и потом, когда она быстро навела относительный порядок, смахнув со стола пыль и перевернув скатерть, так что комната вдруг волшебным образом преобразилась, и даже неизвестно откуда взявшийся пыльный и давно засохший букет оказался вдруг очень к месту, – эта мысль все никак не давала ему покоя, как будто в самом деле могло иметь какое-то значение, что же она чувствовала, вновь переступив порог мастерской, дотрагиваясь до вещей, которые, конечно, еще помнили прикосновения других рук и слышали другой голос, – что она чувствовала, присаживаясь на край застеленной шотландским пледом старой кровати с металлическими шишечками или открывая ящик стола, чтобы достать консервный нож, ведь с тех пор прошло совсем немного времени, совсем ничего, если, конечно, не брать в расчет то обстоятельство, что дело все-таки шло о смерти, которая, по всем признакам, мерилась далеко не теми мерками, к которым привыкли все мы.

– Вот, – сказала она, доставая из сумки бутылку водки и пакет с едой. – Ну? Кто сказал, что мы хуже других?

– Никто, – отвечал Давид, вынимая, в свою очередь, из кармана плоскую бутылку початого армянского коньяка, которую, судя по всему, ему удалось прихватить со стола у Феликса.

Похоже, надвигался праздник, равного которому он не видел уже давно. Праздник, больше похожий на девятибалльный шторм.

– С ума сойти, – и Ольга захлопала в ладоши. – Боюсь, что теперь мы точно сопьемся.

– Похоже на то, – пробормотал Давид.

– Тогда пойду, сделаю бутерброды, – сказала она, исчезая за кухонной дверью.

Теплая ночь за окном. Тепло, идущее от нагретого за день подоконника… Электрические блики с улицы, пляшущие по потолку. Потрескивание раскаленной сковородки на плите.

Ночь за маленьким окошком время от времени вздрагивала от автомобильных гудков. И только одно было в состоянии испортить ему настроение: незаконченный автопортрет Маэстро, который почему-то стоял не в общей куче холстов, а отдельно, сразу упираясь в вошедшего строгим и печальным взглядом, словно давая понять, кто здесь, несмотря ни на что, настоящий хозяин.

«Ну, что ты смотришь, милый, – негромко сказал Давид, догадываясь, о чем хочет спросить его этот внимательный, почти настороженный взгляд. – Она ведь тебе не невеста, верно?»

Потом он осторожно вытянул из груды подрамников какой-то холст и прислонил его к портрету Маэстро, одновременно чувствуя, что его поступок отнюдь не будет зачтен ему на Страшном суде в качестве правильного и заслуживающего поощрения.

Отношения, в которые мы вступаем с мертвыми, полны недоговоренности, сэр.

В том смысле, что у нас уже нет возможности договорить с ними это недоговоренное, выяснив все, что имело для нас значение, так что нам остается только фантазировать, цепляясь за всякую мелочь, которую мы находим в своей памяти. Фантазировать, надеясь в глубине сердца, что мертвые простят нас, когда придет наш черед, позволят нам объяснить причины наших, должно быть нелепых со стороны, поступков.

На кухне вдруг затрещала кофемолка

– Уже скоро, – крикнула она. – Ты слышишь?..

Кажется, именно тогда он впервые увидел и висевшую на стене у окна небольшую фотографию, которую он, почему-то не замечал прежде. Красивая женщина в легком платье на берегу моря. Рядом с ней ребенок, которому было, наверное, не больше пяти. Он прятался за женщину и щурился от солнца, с любопытством глядя на фотографа, пообещавшего ему птичку, которая вот-вот должна была вылететь из объектива.

Не было сомнения, что этим маленьким мальчиком был, конечно, будущий Маэстро, а женщина – его мать, о которой он, кажется, никогда ничего не рассказывал, что было, впрочем, сейчас совершенно не важно, потому что и эта женщина, и этот мальчик были мертвы, а это вряд ли можно было бы отнести к разряду хороших поступков, сэр, хотя, конечно, в этом было больше ребячества, – взять и спрятаться в смерти, чтобы взрослые волновались и искали тебя, надеясь, что все обойдется, – спрятаться, чтобы уже никому не приходило в голову выкликать твое имя среди живых, в то время как ты щурился со старой фотографии, довольный, что тебе удалось обвести вокруг пальца всех, кто тебя искал, чтобы навсегда спрятаться в смерти, чьи небеса были бездонны, словно ее глаза, а лежащие под ними цветущие поля бесконечны, словно разделяющее вас расстояние.