Мозес

Подсмотреть, подглядеть, повернуться так, чтобы одновременно – видеть и не видеть, быть и не быть, присутствовать и быть в другом месте, – собственно говоря, – подумал он вдруг, – мы все до сих пор играем в эту чертову игру, сворачивая себе шеи и жмуря глаза, надеясь когда-нибудь поймать то, что не удавалось поймать еще никому.

– Интересно, почему ты это вспомнил, – сказала она, стряхивая пепел прямо на пол.

И в самом деле, сэр, почему бы это?

Не потому ли, что он вдруг увидел и эту комнату с разбросанными вещами, с горой подрамников у стены, и весь этот любовный беспорядок, брошенную одежду, смятую постель, и две сплетенные нагие фигуры, о которых можно было подумать, что они теперь навсегда принадлежат этой комнате, и, значит, не так уж и безнадежно было увидеть все так, как оно было на самом деле, само по себе, – так, как, может быть, дано было видеть ангелам, но уж никак ни обыкновенным смертным.

– Я подумал, – сказал Давид, – что если подсмотреть за этой комнатой и за нами, то можно будет увидеть, как обстоят дела на самом деле… Но ничего не вышло.

– Бедный Дав.

– Мр-р-р, – ответил он, расставаясь с надеждой увидеть, то, что увидеть было невозможно.

Кстати, о чем они болтали тогда еще, заполняя пространство между любовными объятиями, словами и смехом? Конечно, о какой-то ерунде, о которой в памяти не осталось ничего существенного.

Потом она сказал:

– Давай куда-нибудь уедем.

– Сейчас?

– Какая разница?.. Сейчас. Потом…Просто взять и уехать хоть на два дня.

– Ладно, – сказал он не очень уверено. – Если хочешь, мы можем куда-нибудь закатиться. У меня через неделю что-то вроде отпуска.

– Ты это серьезно?

Похоже, она смотрела на него, словно ребенок, которому никогда ничего не дарили и вдруг подарили целую гору замечательных подарков.

– Ура, – и она, размахнувшись, стукнула его по заднице. – Ура!

– Эй, поосторожнее, – воскликнул Давид, возвращая шлепок. – В конце концов, это все, что у меня есть.

– Бедный, бедный Дав, – сказала она, царапая ногтями его спину. – А хочешь, я расскажу тебе одну смешную вещь?

– Еще бы.

– Когда хоронили маэстро, ну тогда, в автобусе, помнишь?

– Ну да, – он смотрел, как блестят в темноте ее глаза. Никакая камера не смогла бы, пожалуй, поймать и донести этот волшебный блеск.

– Только не смейся, пожалуйста. Ладно?..

Она помолчала немного, а потом сказала:

– Я вдруг так захотела тебя тогда, просто ужас… Прямо там, в автобусе. Не знаю, что со мной такое случилось.

– Действительно, – сказал он, приподнявшись над ней и видя свое отражение в ее широко открытых глазах. – Что бы это могло такое быть?

– Я серьезно.

– Я догадался, – он вспомнил черное пальто и белые розы, которые так и не снял тогда. Потом он поцеловал ее, скорее, даже не поцеловал, а впился в нее губами, чувствуя, что пока длился этот поцелуй, время остановилось.

– Какие мы все-таки ужасные создания, – сказала она, когда он, наконец, отпустил ее. – Ничего, что я тебе все это рассказываю?

– Полагаю, что это был знак, – сказал Давид, впрочем, только затем, чтобы что-нибудь сказать.

Подвинувшись ближе, она положила голову ему на плечо.

– Господи, как же я тебя хотела, – она захихикала, как будто в этом на самом деле было что-то смешное. – Только представь себе, такая озабоченная дура, которая думает только об одном, прямо там, в автобусе, рядом… рядом…

У него запершило в горле. Это было похоже на то, чего никогда не ждешь, и что приходит само, когда захочет, и притом в самое неподходящее время, не спрашивая твоего согласия, – нечто, что не нуждалось в словах, ну разве только для того, чтобы еще внятнее подчеркнуть это бесстыдство происходящего, на которое с легкой усмешкой взирали Небеса и ангелы пели победную песню, как будто им действительно был открыт смысл того, что происходило внизу.

Бесстыдство, преодолевающее смерть.

Удивительно, что за все время они ни разу и полусловом не обмолвилась о Маэстро. Так, словно, его никогда не было.

– Бедный маэстро, – сказал он про себя, едва заметно шевеля губами. – Бедный, бедный, бедный, Маэстро… Бедный Макс.

Потом он спустил ноги с дивана и встал во весь рост. Чувство стыда, которое он поначалу, кажется, все-таки ощутил, вдруг исчезло без следа, как не бывало. В конце концов, кому не нравится, говорила его легкая улыбка, может не смотреть. Потом он повернулся к Ольге спиной и медленно пошел к противоположной стене, зная, что сейчас его изучает внимательный и бесстыдный взгляд, который – и он мог поклясться, что чувствует это своей кожей, – скользил по его плечам, спине, ягодицам, словно он и в самом деле обладал способностью дотрагиваться до твоего тела.

Мужская задница, сэр.

Предмет интереса множества женщин, выдающих себя этим искоса брошенным, быстро оценивающим взглядом, готовых, впрочем, немедленно сделать вид, что на самом деле они заняты совершенно другим, и уж во всяком случае, не тем, что любит припомнить им злопамятный противоположный пол.

Сняв висящий на стене небольшой шофар, он повернулся к сидящей на постели Ольге и поднес шофар ко рту. Тот отозвался сразу, словно почувствовал в нем настоящего хозяина.