Мозг Донована

— Привет, док! — протягивая руку, радостно воскликнул он.

— Что вам угодно? — сухо спросил я.

На его лице вновь появилась ухмылка — более широкая, чем прежде.

— Всего лишь хочу показать вам, как я устроился. Вот и все!

Его голос окреп — видимо, сказалось хорошее питание, однако темные круги под глазами обозначились еще резче, издали напоминая оправу роговых очков. Судя по ним, его дни были сочтены. Я бы не дал ему больше трех месяцев.

— Вам следовало бы лежать в клинике, а не расхаживать по городу, — сказал я.

Йокум пожал плечами.

— Ну, может, я и лягу в нее — потом! Но сначала я желаю насладиться жизнью. Знаете, это как доброе вино после долгого воздержания. Хочется напиться впрок.

Он прищурился и оценивающе оглядел меня — так, словно я был подержанным автомобилем, выставленным на продажу.

— У вас преуспевающий вид, — с удовлетворением отметил он.

Цель его визита была очевидна.

Мы отошли к дивану, стоявшему в углу холла. Внезапно меня осенило: этот человек может принести мне кое-какую пользу!

Усаживаясь, Йокум поддернул брюки — боялся испортить складки. Затем извлек из кармана пожелтевшую от дыма фотографию. На ней был изображен Донован. Виднелись кафельные стены морга.

— Нашел на пепелище моего дома, — пряча фотографию в пиджак, небрежно бросил Йокум.

— Ну и что? — спросил я. — Вы хотите, чтобы я купил ее?

— Не будьте так безжалостны, док, — улыбнулся Йокум. — Вы еще не заплатили за причиненный мне ущерб!

Я молча поднялся на ноги — всю его наигранную спесь как рукой сняло. Лицо мгновенно побледнело, руки задрожали.

— Послушайте, док, — угрожающе прошипел он. — Я ведь могу продать эту фотографию Говарду Доновану!

— Вот как? В таком случае, желаю удачной сделки, — сказал я.

В моем голосе было столько безразличия, что Йокум испугался.

— Не понимаю! — воскликнул он. — Всего неделю назад вы были готовы выложить за нее пять тысяч…

Я снова сел.

— Йокум, вы меня утомляете, — сказал я. — Вам хочется и тут поживиться, и там своего не упустить. Ну, ступайте к Доновану! Только не забывайте о такой возможности — он поедет на станцию Вашингтон и найдет самый обыкновенный мозг, хранящийся в лабораторном сосуде. Что тогда? Хотите знать? Вас посадят в тюрьму за вымогательство!

— Ну, нет! — нетвердо произнес Йокум. — Те деньги вы мне дали добровольно.

— Скажите это судье, а я посмотрю, поверит ли он вам. И, кстати… — Я пристально взглянул на него. — Если вас посадят за решетку, мои деньги вернутся ко мне.

— Деньги? — жалобно пролепетал он. — Какие деньги? Вы ничего не докажете!

— У меня сохранились ваши негативы, — сказал я.

— Вы сожгли мой дом! — Осознав уязвимость своей обороны, Йокум пошел в наступление.

— А где улики? — спросил я. — Кому поверит суд — вам или мне? Вы ведь уже побывали в тюрьме, не так ли?

Я бил наугад, но не промахнулся.

— Откуда вы знаете? — опешил он. — Это было давно, и меня оправдали. Фотографировал без разрешения!.. Тоже мне, преступление.

— Вам придется объяснить судьям, на какие деньги вы купили новый костюм и новую машину. А негативы и мозг будут работать против вас, — веско произнес я.

Его дрожащая рука полезла в карман и снова извлекла на свет пожелтевшую фотографию.

— Ладно, ваша взяла, — порвав ее на мелкие клочки, вяло проговорил он. — Забудем об этом, док.

— Нет, я не забуду. Вы еще услышите обо мне!

Я встал и пошел к лифту.

Когда я оглянулся, Йокума в холле не было.

15 мая

За прошедшие пять месяцев к моим наблюдениям не прибавилось ни одной строчки. С той минуты, когда Йокум выбежал из «Рузвельт-отеля», я уже не принадлежал себе. Моя воля была сломлена, как соломинка под ногой великана.

Мне довелось испытать нечто более ужасное, чем участь парализованного человека, продолжающего видеть и слышать, но не подающего никаких признаков жизни.

В детстве я читал о множестве безвестных средневековых узников: объявленные казненными, они еще долго влачили жалкое существование в подземельях, не имевших сообщения с остальным миром. Моя пытка была страшнее. Я не только не мог никому сказать о своих муках, но и не знал, что в следующий момент сделает мое тело.

Я кричал о помощи — а с моего языка слетали слова, которых я не желал произносить, и руки делали то, что я не хотел делать. Мой разум был пойман в ловушку.

Мы с Донованом как бы поменялись ролями. Кремированный и погребенный на кладбище, он получил возможность ходить по земле, разговаривать и осуществлять свои планы. Я же лишился всего, что имел и чем дышал в этой жизни.

У меня появились страхи, о существовании которых я прежде не знал. Днем меня пугал солнечный свет, ночью — сиянье луны и звезд. Я медленно сходил с ума и знал, что никогда не выберусь из камеры, в которую меня насильно заточили.

Я молил Бога о смерти. Она была моей единственной надеждой, но сам я не мог ничего — ни вскрыть вены, ни выброситься с десятого этажа «Рузвельт-отеля».