Мозг отправьте по адресу...

В Одессе, в первые дни после смены власти и захвата города деникинцами, был остановлен патрулем, причем, по словам Багрицкого, у него были при себе советские документы. Он не растерялся и сказал по-французски: «Я не понимаю по-русски». Патруль его пропустил, приняв за иностранца. Другой раз в Кунцеве, когда загорелся керосин внутри бутылки, то не растерялся и быстро заткнул бутылку пальцем. Вообще во время опасности не терялся, был очень находчив, никаких признаков паники не высказывал и очень не любил этого в других.

Это лицо далее приводит данные, которые заставляют предполагать о наличии известной смелости: сам ходил занимать полицейские участки во время февральской революции 1917 г. Никогда не боялся в бурю выехать в лодке или на яхте в море, несмотря на то что сам править парусом совсем не умел.

Страха перед смертью не было.

Наряду с этим мы имеем высказывания совершенно другого рода. Так, например, И. прямо и совершенно не колеблясь называет его трусом. "Как-то (это было примерно в 1918 г.) поехали в небольшой яхте в открытое море. Когда начался шквал, Багрицкий безумно испугался, лег плашмя на палубу, невозможно было его вытащить".

Д. также указывает, что «в душе был страшный трус». А. отмечает, что «очень боялся грозы».

Мы встречаемся, таким образом, с неразрешимым, на первый взгляд, противоречием во мнениях. Однако при более глубоком анализе это противоречие разрешается, и притом весьма оригинальным образом, глубоко оправданным с точки зрения концепции всей личности Багрицкого в целом. Приведем здесь отрывок из беседы с К., в котором дается развернутый анализ этого противоречия.

«Весь был соткан из противоречий».

«Обычно в жизни был очень труслив». К., например, приводит следующие случаи: в доме был попугай, которого Багрицкий очень боялся из-за того, что попугай мог его ущипнуть. Часто этот страх перед попугаем выливался в панически-комические формы. Например, когда приходили гости, то попугая обыкновенно брали из клетки и позволяли свободно разгуливать по столу. Когда попугай приближался к Багрицкому, тот стремился всеми силами отодвинуться от него подальше и защищался щеткой. Интересно, что попугай прекрасно уловил, что Багрицкий его боится, и в то время как в отношении всех остальных вел себя смирно, выказывал в отношении Багрицкого определенную агрессию. Боязнь перед попугаем доходила даже до патологических размеров. Попугай ему снился. Второй пример: как-то приобрел себе очень злую и большую собаку. Хвастался, что будет ходить с ней на охоту, звал к себе знакомых ее посмотреть и т. д. Но когда однажды эта собака пришла в беспокойство и начала на всех лаять, то Багрицкий страшно испугался и начал кричать, чтобы ей надели намордник, и все время, пока ей его надевали, был в состоянии сильнейшего испуга. Аналогичных случаев можно было бы привести много. В то же время мог в известных ситуациях быть смелым и не бояться. Так, К. вспоминает, как однажды в 1926 г. во время одного литературного выступления в студенческом клубе разгорелась драка и Багрицкий, засучив рукава, полез в драку с какими-то двумя здоровенными студентами. Был при этом очень бледен. Из этого, а также и из других наблюдений Дементьев делает вывод, что Багрицкий мог быть, безусловно, способен на смелые действия, пойти на опасные ситуации, причем в душе при этом он отчаянно трусил, но подавлял в то же время в себе эту трусливость. По мнению К., основное, что здесь имело значение, это то, чтобы быть в эти опасные моменты вместе с другими людьми, один не был способен на смелость. Второе – и самое существенное, – это элемент романтизма, который в этот момент достигал в нем такой интенсивности, что увлекал его, несмотря на то что в душе при этом мог отчаянно трусить и бояться. Типично, во всяком случае, что элемент романтизма в той или иной форме всегда бывал налицо в такие моменты храбрости у Багрицкого. Хладнокровности, расчетливости, присущих настоящей отважности, в нем не было. Способен был на это в состоянии эмоционального возбуждения – в аффекте.

А. также указывает на то, что интерес к происходящим событиям часто превышал опасность, которая могла быть связана с ним.

По этим высказываниям К. и А. мы можем, таким образом, установить тот основной и главный момент, который является решающим в этом вопросе. Этот момент диалектического порядка, причем, пожалуй, ни в какой другой черте характера роль воображения и того внутреннего мира героических, романтических образов, в котором он жил и который являлся для него более реальным, нежели окружавшая его реальная действительность, не проявлялись так ярко, как именно в приведенных примерах, касавшихся вопроса о его трусости-смелости.

В заключение отметим, что склонности к азарту не было. Ранее иногда играл в азартные карточные игры, например рулетку, но всегда это было несерьезно, лишь для времяпровождения. На скачки никогда не ходил. Склонности к риску, выраженной, также не было.

Попыток к самоубийству не было, и вообще такие тенденции были ему в высшей степени несвойственны.