Мозг, ты спишь? 14 историй, которые приоткроют дверь в ночную жизнь нашего самого загадочного органа

P.S. В своем недавнем письме Сара сообщила, что выявленная у Тома сексомния способствовала возобновлению в некоторой степени дружеских отношений между Томом и его бывшей. Имея в виду происшествие, случившееся с Томом в армии, которое привело к ПТСР, Сара пишет: «Она считает себя скорее жертвой войны, чем жертвой изнасилования».

11. Пробуждающие эффекты кофе

Я легко могу понять, почему Фрейд и другие психоаналитики пришли к заключению, что сон раскрывает наши потаенные желания или страхи. И для наших снов, и для нашего ночного поведения характерны примитивные проявления – секс, насилие, злость, страх – и связанные с ними интенсивные эмоции и импульсы. Мы уже наблюдали это и у Тома с его сексомнией, и у Алекса с его ночными ужасами, а также у Джона и Эвелин с их пугающими или агрессивными снами. Есть, однако, еще один первобытный инстинкт, которого мы пока еще не касались, и связан он с едой. Ни один из моих пациентов не является настолько ярким примером проявления этого инстинкта, как Дон. Как показывает его случай, в мире сна много размытых границ, включая ту, где кончается психология и начинается физиология.

* * *

Когда я впервые встретился с Доном, ему уже диагностировали обжорство во сне. Высокий, статный, в очках, с редеющими белыми волосами, он чем-то напоминает аристократа. Его американский акцент остался без изменений, несмотря на многие годы, проведенные в Великобритании. Сейчас ему уже за шестьдесят, и, по его словам, проблемы с едой начались, когда ему не было и тридцати.

Дон рассказал мне про свое тяжелое детство. Он вырос в Вермонте и ходил в школу-пансион, где преподавал его отец. «Городок был маленький, однако я учился в первоклассной модной либеральной школе». Судя по описанию, место было привилегированным: «Бобби Кеннеди отправил туда свою дочь, однако сыновей отправлять не стал. Программа была недостаточно интенсивной. Никакой латыни!» – смеется Дон. Он жил вместе со своим отцом в предоставленной школой комнате, а не с остальными учащимися, из-за чего чувствовал себя немного изолированно от одноклассников.

Несмотря на привилегированное окружение, юность моего пациента была непростой. «Ну мои родители развелись, когда мне было восемь, мать просто ушла. Ей тогда было двадцать восемь, и она переехала в другой штат. Она оставила меня и сестру, которая на три года меня младше, вместе с отцом».

Позже он описал свою мать как «не очень хорошего человека» и «засранку». Ему страшно вспоминать, как его с сестрой отправили на несколько недель к ней. По завершении каникул мать послала его обратно к отцу, однако сестру оставила жить у себя.

Дон чувствовал себя брошенным матерью, а отец, к которому он чувствовал особую близость, еще больше ранил его чувства. «Он был чудесным отцом, у нас были прекрасные отношения. Когда мне было пятнадцать, он женился на моей учительнице французского, которая мне очень нравилась». Дон в семнадцать лет окончил школу и летом вернулся к отцу и его новой жене – к этому времени его отец уже больше не преподавал. «Он судорожно искал мне в газетах работу, а однажды вывел меня на улицу и сказал: „Если кто-нибудь спросит, то я скажу, что ты мой брат. Если кто-то спросит: „Это ваш сын?” – то я отвечу, что нет”». Дон решил, что новая жена его отца не хотела, чтобы люди знали о первом браке ее мужа и его детях. «Он пролистывал страницы New York Times и нашел мне работу вожатым в лесном лагере».

Для Дона явно стало большим ударом то, что оба родителя от него отделались. «Так что, когда меня бросила мать, а потом выставил отец, я понял, что, раз они меня по-настоящему знали, то я им, видно, совсем не нравился – этим двум людям, которые знали меня лучше всех».

Именно в летнем лагере в лесу у Дона сложились отношения, которые повлияли на всю его жизнь. Он открыл для себя спиртное.

«Каждые пару недель мы выбирались всей группой. Я был еще несовершеннолетним, однако никто не спрашивал у меня документы. Первый раз, когда был в баре, я заказал скотч со льдом, как это делают в фильмах. Я выпил восемь или десять стаканов. Я подумал: „Это как раз то, что я искал”. Ну вы знаете – забвение».