Можайский — 4: Чулицкий и другие (СИ)

Чулицкий перевел взгляд с меня на Можайского и — нехотя — был вынужден подтвердить:

— Да, так оно примерно и было. Но это нечестно! Сушкин!

— Да?

— Обязательно в своих записях отметьте, что лично вы так ни о чем и не догадались!

— Хорошо, отмечу, — пообещал я, тоже усмехаясь.

Между тем, Михаил Фролович вернулся к рассказу:

— Раскрыл я газету на нужной странице и показал фотографию Некрасову. «Это — ваш санитар?» — спросил его я, а он тут же подтвердил:

«Он!»

— Тогда всё понятно…

«Подождите!» — Некрасов выхватил у меня газету и впился взглядом в текст: в подпись под фотографией. Шрифт был мелким, читать его было сложно. Борис Семенович морщился, подносил страницу поближе к глазам… и тогда я, несмотря на не покидавшее меня отвращение, прошел по объедкам и прочей дряни к окну и сорвал с него превратившиеся в тряпки шторы.

Сразу стало светлее. Да: окно было грязным, а изнутри еще и сильно запыленным. Да: назвать сиянием дня тот полумрак, который образовался в комнате, было невозможно. И все же сумрак этот был настоящей чудотворной зарей по сравнению с ранее царившей в комнате гибельной ночью.

Теперь сумев осилить подпись, Некрасов закричал:

«Кальберг? Барон Кальберг? Санитар? Но как такое возможно?»

— Лучше скажите, как вы раньше его не узнали: еще в покойницкой? Как-никак, а человек-то он очень известный! Его изображения что ни день появляются в прессе!

Некрасов только застонал:

«Мне и в голову не пришло… Понимаете, не очень-то я спортом интересуюсь. Да и светской жизнью — тоже. Если я и видел изображения барона когда-то раньше, то разве что случайно и верхоглядкой: зачем они мне?»

— Ах, вот оно что…

«Но объясните, прошу вас, — тут же перешел к понятным в его положении вопросам Борис Семенович, — что все это значит? Зачем барону понадобился весь этот маскарад? И что с моим дядей? Кого я в морге видел?»

— А что они — барон и эта… гм… сестра милосердия — вам сказали? Вы ведь усомнились в личности покойного!

«Что сказали… что сказали… сказали, что это — нормально!»

— Что — нормально? — не понял я. — Выдавать одних покойников за других?

«Да нет же! — Некрасов печально покачал головой. — Конечно же, нет. Не одних покойников выдавать за других. Они сказали, что нормально — не узнавать в умершем насильственной смертью человеке своего близкого или давно знакомого. Мол, черты лица изменяются, искажаются, и чем мучительнее смерть, тем изменения сильнее, тем сложнее под страшной маской увидеть привычные черты!»

— Остроумно!

«Так это был не дядя?»

— Нет… — прежде чем сказать остальное, я немного поколебался, но все-таки был вынужден продолжить: сказав «А», поневоле приходится говорить и «Б». — Ваш дядя жив.

«Как — жив?» — голос Некрасова прозвучал потрясенно. — «А как же пожар?»

— Пожар-пожар… разберемся и с пожаром! Но дядю вашего видели не раз и после пожара, причем, само собой, здоровым и невредимым… Гуляка он, значит, был?

Такая — по-видимому, резкая — смена темы ошарашила Некрасова:

«Ну… да. А причем здесь это?»

— Скажите, — не отступился я, — в каком состоянии были его дела?

«Что значит — в каком состоянии?»

— Расстроены, быть может? Пьянки, гулянки… вы же понимаете: все это требует денег. Ваш дядя был богат?

«Скорее, состоятелен».

— И на момент пожара тоже?

И снова Некрасов задумался. И снова я не мешал течению его мыслей, терпеливо ожидая ответа.

«Не знаю, что и сказать, — наконец, ответил он. — Я ведь так и не воспользовался наследством. А вот мой двоюродный брат… вы же знаете? — он тоже погиб…»

Я удивился:

— Знаю. Но разве он погиб не в том же пожаре?

«Почему в пожаре?» — Некрасов удивился не меньше меня.

И тут меня осенило: ну, конечно! — теперь Чулицкий повернулся к Любимову:

— Молодой человек! — взгляд Михаила Фроловича был строг. — Так-то вас учит работать Можайский?

Наш юный друг взвился:

— Что вы такое говорите?

Можайский:

— Полно! От таких ошибок никто не… тьфу, черт: не застрахован!

Не знаю, как все, а лично я вздрогнул.

— Не застрахован, значит?

— Конечно, нет. Вон: и генерал ваш думал, что брат Некрасова погиб в пожаре.

Чулицкий пожевал губами и едва ли не сплюнул под ноги «нашему князю»:

— Генералу простительно. Генерал не провел полдня в архивах. Генерал не подбирал — один к одному — документы и выписки!

Можайский:

— Ладно-ладно… но ведь теперь всё ясно?

Чулицкий:

— Если и ясно, то не твоими молитвами!

— Куда уж мне! — Можайский развел руками и отвернулся.

— Да что, в конце концов, происходит? — наш юный друг, так все еще и не понявший, в чем он провинился.

Чулицкий — с видом мученика — вздохнул:

— Экий вы непонятливый, Николай Вячеславович… Ну, — это уже отеческим тоном, — смотрите: в каждом случае у нас несколько этапов. Во-первых, пожар. Так?

— Да.

— На пожаре кто-нибудь обязательно погибает. Так?

— Разумеется.

— Второй этап — смерть непосредственного наследника или наследников. Так?

— Да: от укола ядом.

— И, наконец, третий этап: в наследство вступает другой родственник первой жертвы и… тут же всё переводит в какое-нибудь благотворительное общество, сам к наследству так и не прикоснувшись.

— Верно.

— А в случае с Некрасовым что?

— Что?