Можайский — 4: Чулицкий и другие (СИ)

— Эх, Кузьма, Кузьма… совсем распустился!

Вообще, как вы понимаете, то, что черная лестница была немыта, причем — из всего это следовало — довольно давно, лучше, чем что бы то ни было другое, свидетельствовало о постепенном упадке дома, оставшегося без ближнего хозяйского присмотра. Дом и поначалу-то не был дорогим, но хотя бы относился к категории респектабельных, для чистой — в основном — публики. А теперь он, ступень за ступенью, медленно, но неуклонно скатывался все ниже и ниже, постепенно превращаясь в тень самого себя.

— Дела! Но так даже лучше…

«Что, что там?» — послышался за моей спиной голос Некрасова, который никак не мог протиснуться мимо меня в узкую дверь.

Я отодвинулся:

— Смотрите!

Некрасов посмотрел.

«Вы думаете…»

— Да. Вот здесь стоял тот, кто озвучивал вашего призрака. Никаких сомнений. Он ведь — призрак этот — не однажды являлся вам?

«Нет. Я видел его практически каждую ночь».

— Вот потому-то здесь столько грязи… Но постойте-ка: что это?

Мое внимание привлекла странного вида медная трубка, которую никто из нас сразу не заметил. Довольно длинная, она была стоймя прислонена к стене и в луч света попала только тогда, когда я поводил фонариком из стороны в сторону. Оба конца ее расширялись в раструбы, причем один из них был побольше, а другой поменьше. Часть трубки казалась отполированной до розового блеска: словно именно за нее постоянно держались. Другая часть покрылась пленочной закисью.

— Где-то я уже видел нечто подобное, — сказал я и, выбравшись на площадку, взял трубку в руки. — Ну, конечно! Прикройте дверь и слушайте…

Некрасов, остававшийся в квартире, выполнил мое указание, и тогда я, присев на корточки и одним из раструбов приложив трубку к губам, несколько раз покашлял.

Дверь немедленно отворилась снова. Согнувшись пополам, в проеме стоял ошарашенный Борис Семенович.

— Ну как: похоже?

«Невероятно!»

— Очень хорошо. Но давайте уточним…

Я сам себя перебил: кряхтя и поругиваясь, я, не забыв и трубку, вернулся в кухню.

«Что уточним? Что?» — нетерпеливо переспрашивал Борис Семенович, давая мне дорогу.

— Один буквально момент… Я понимаю, что в первый раз на кухню вас выгнала жажда. Но потом-то вы зачем сюда по ночам ходили?

«Призрак заставлял».

— Как так?

«Он появлялся в гостиной и манил за собой».

— Молча?

«Боже мой!» — Некрасов, уже и сам вполне понимая, жертвой какого обмана он стал, расстроился окончательно. Страха в нем больше не было ни на грош.

— Значит, молча?

«Да! Как же я раньше не сообразил? В гостиной он ни разу не издал ни звука!»

— И еще вопрос…

«Слушаю!»

— В гостиной есть окно. Но в коридоре окон нет. Вы и в коридоре видели призрак?

«Никогда!»

— То есть, появившись в гостиной, призрак исчезал, едва вы оказывались в коридоре, и снова появлялся, как только вы входили в кухню?

«Да!»

— И только тогда начинал говорить!

«Совершенно верно! Господи! Какой я дурак…»

— Да: теперь всё совершенно ясно.

«Синематограф?»

Я, хотя и был уверен в правильности моих основных догадок, все же с сомнением покачал головой:

— Нет, не совсем. Вы верно подметили насчет цвета. Не думаю, что кто-то в силах снять столько подходящего материала и раскрасить его вручную по кадрам. Ведь призрак статичным не был?

«Не был».

— Тогда это слишком сложно для синематографа.

«Но что же?»

— Нечто подобное.

«Например?»

Я задумался. И вот тогда-то меня осенило:

— Волшебный фонарь! — воскликнул я…

— Ничего подобного, — перебил Чулицкого Саевич, и все мы вздрогнули от неожиданности. — Принцип похож, но это — не волшебный фонарь.

Михаил Фролович немедленно потребовал объяснений:

— Так-так-так… а вы, оказывается, знаете больше, чем говорите? А ну: живо выкладывайте!

Саевич вздохнул:

— Да что же у вас за манера такая, Михаил Фролович — на людей с подозрениями набрасываться? Не знаю я ничего.

— Вы же сами сказали…

— …что это — не волшебный фонарь, — снова перебил Чулицкого Саевич. — Да. Сказал. Но не потому, что знаю, что там использовалось, а потому что уверен в том, что это — не фонарь. Как-никак, а я — художник! Мне ли не знать, что можно реализовать при помощи фонаря, а что — нельзя?

— Допустим. — Чулицкий прищурился, подозрение в его взгляде сменилось чем-то похожим на азарт. — И что же это, по-вашему, было?

Григорий Александрович пожал плечами:

— Учитывая вполне естественную, насколько я понял, скорость движения объекта — призрака то бишь, — это был проектор фотографических пластин с быстрой и при этом автоматизированной подачей. Наподобие… гм… — Саевич ненадолго задумался. — Наподобие транспортерной ленты.

— Транспортерной ленты?

— Да. — Саевич кивнул, но, как это ни странно, без особой уверенности.

— Вы не уверены?

— Видите ли, есть более простой метод: тот же, что реализован в проекторе для синематографа. Вы просто вращаете ручку, в круговращение приводится катушка с пленкой, кадры меняются с нужной частотой. Но в случае с фотографией…

Григорий Александрович замолчал.

— Ну? — поторопил его Чулицкий. — Что — в случае с фотографией?