Можайский — 5: Кирилов и другие

— Организованные они. И к обществу привычные. Для них авторитет — хороший офицер. А мастера они и в грош не ставят. Кто такой для них этот мастер? Не лучше, чем они сами, а то и похуже: они-то всякого повидали, а что видел мастер кроме своих станков? В общем, Анастасия Маркеловна, ни драть с отставных три шкуры не получится, ни к порядку призвать в случае чего. Напротив даже: вот именно, что в случае чего они еще и отпор дадут, и революцию местного масштаба сделают!

Анастасия, не возражая, вздохнула:

«Получается, служить за Отечество — пожалуйста. Работать в Отечестве — нельзя!»

— Получается, так.

«Несправедливо!»

— Что поделать?

«Пенсию платить!»

Теперь уже я вздохнул:

— По инвалидности — извольте. По старости и непригодности к работам — тоже. А крепким и здоровым пенсии никогда на Руси не платили!

«И напрасно!»

— Возможно. Но мы, сударыня, отвлеклись.

Я попросил Анастасию вернуться к сути, что она тут же и сделала:

«Да, конечно, Митрофан Андреевич: простите… Итак, всего-то что пару дней и помыкавшись по заводским проходным, Василий пошел наниматься в пожарные. Почему в пожарные? Почему не в полицию хотя бы? Мы не знали. Он же на все наши вопросы только смеялся: призвание, мол, у него такое — пожары тушить. А в полиции якобы служат не наигравшиеся в фельдфебелей фельдфебели и те, кто мечтал о широкой лычке[22], да так ее и не выслужил!»

— Доля истины в этом есть…

Митрофан Андреевич брякнул это, нимало не задумавшись. Я покосился на Можайского, но его сиятельство остался невозмутим. Посмотрел на Чулицкого с Иниховым, но они ничуть не взволновались. Гесс же, Любимов и Монтинин вообще, казалось, пропустили обидное замечание Митрофана Андреевича мимо ушей.

— … да и нельзя понять, что лучше: нож под ребро получить или сгореть на пожаре… ах! Что я такое говорю!

Я, — Митрофан Андреевич, — смутился: это же надо — брякнуть такое сестре человека, который именно что сгорел на пожаре, погиб в огне, умирал долго и особенно страшно и мучительно! Пусть даже и был он, как выяснилось, человеком нечистоплотным, но разве это причина — настолько забыться?

Впрочем, Анастасия Маркеловна в ужас от моей бестактности не пришла:

«Вы удивитесь, — только и сказала она, — но Вася — слово в слово! — заявил нам то же».

— Все равно: извините…

«Да что уж там… хотя, признаюсь, когда мы тело увидели, да еще и отчет потом прочитали… этого, как бишь его! — репортера…»

— Сушкина?

«Сушкина, верно!»

Я ощутил, что бледнею. Митрофан Андреевич заметил это и махнул рукой:

— Не бледнейте, Сушкин: работа у вас такая. У каждого из нас свои недостатки!

Я поморщился: это уже явно было лишним.

Митрофан Андреевич, оценив мою реакцию, усмехнулся:

— Да бросьте, Никита Аристархович! Сами ведь знаете: слог у вас… леденящий!

— Ну…

— Да-да: леденящий, не спорьте. Я сам иногда, почитывая ваши репортажи, мурашками покрываюсь! Что уж говорить о женщинах!

Я решил не вдаваться в дискуссии. Митрофан Андреевич, поняв это, снова усмехнулся и продолжил:

— Призналась Анастасия, что совсем и ей, и ее сестре плохо стало, когда они отчет о том пожаре прочитали.

«Ужасно было! Такие подробности, сердце разрывалось!»

— Успокойтесь, Анастасия Маркеловна. Смею вас заверить, репортер этот, Сушкин, и об ударе ножом написал бы не менее кошмарно. Удивительно, как его репортажи цензуру проходят. Мне говорили… а впрочем, неважно, что мне говорили. Не принимайте к сердцу. Давайте вообще позабудем такие подробности: для дела они не существенны. Просто расскажите, что вообще происходило с вашим братом.

Анастасия согласилась:

«Да, конечно, — сказала она, — теперь-то уже такие подробности неважны… А брат… что — брат? Пошел он устраиваться, да в тот же день, как пошел, и принят был на службу! Еще через день он уже в форме ходил, а через два — переселился в казарму, оставив нас с сестрой… нет, не в этой квартире: в другой, — пояснила Анастасия, подметив, что я невольно окинул взглядом гостиную. — Мы тогда даже не квартиру, а комнаты снимали. И не здесь, а Петровской стороне…»

Я в некотором замешательстве посмотрел на Анастасию, но она и на это поспешила с объяснением:

«Простите: по привычке «Петровская» говорю. Уж и не знаю, откуда она взялась, привычка эта… а вообще, конечно, на Петербургской[23]. В самом ее отдалении, на Песочной[24], комнаты снимали».

— Понятно.

«В эту квартиру, — продолжила она, — мы переселились позже. Когда у брата с деньгами попроще стало…»

— Значит, попроще?

«Вот именно». — Анастасия нахмурилась. — «И это стало первой странностью из тех, какие я подметила за братом. Вот вы, Митрофан Андреевич…»

Она, как давеча, зло прищурилась, словно и не было между нами достигнутого понимания:

«…не верите в то, что у нижнего чина пожарной команды может с деньгами попроще стать, правда?»

Я ответил, осторожно подбирая слова: