«Может, я не доживу…»

Хоронят писателей мертвых,
живые идут в коридор.
Служителей бойкие метлы
сметают иголки и сор.

Мне дух панихид неприятен,
я в окна спокойно гляжу
и думаю – вот мой приятель,
вот я в этом зале лежу.

Не сделавший и половины
того, что мне сделать должно,
ногами направлен к камину,
оплакан детьми и женой.

Хоронят писателей мертвых,
живые идут в коридор.
Живые людей распростертых
выносят на каменный двор.

Ровесники друга выносят,
суровость на лицах храня,
А это – выносят, выносят —
ребята выносят меня!

Гусиным или не гусиным
бумагу до смерти марать,
но только бы не грустили
и не научились хворать,

Но только бы мы не теряли
живыми людей дорогих,
обидами в них не стреляли,
живыми любили бы их.

Ровесники, не умирайте…

«Я пуст, как лист…»

Я пуст, как лист,
как пустота листа.
Не бойся, не боись,
печаль моя проста.

Однажды, наравне,
заговорила осень,
и это все во мне,
а остальное сбросим.

Пускай оно плывет,
все это – даже в лето…
Безумный перелет —
но в это, это, это.

«О, когда-нибудь – когда?..»

О, когда-нибудь – когда? —
Сяду и себя забуду
Не надолго – навсегда,
Повсеместно и повсюду.

Все забуду. Разучусь.
(И разуюсь, и разденусь.)
Сам с собою разлучусь,
От себя куда-то денусь.

«Спаси меня, Катя Васильева…»

Спаси меня, Катя Васильева[17], —
О жалкие эти слова,
А ты молодая, красивая,
Пускай мне конец – ты права.

Не плачу. Не то разучаюсь,
Не то разучили меня,
Но вот под конец получалось —
Одна у меня ты родня.

Твою фотокарточку мятую
Из рыночного ларька
Которые сутки не прятаю —
Заслуга невелика.

Но пусто на сердце и сухо,
Прости меня, Катя, привет.
Уж лучше была бы ты сукою,
Но ты, к сожалению, нет.

Баллада про тихое отчаяние

Ларисе