Может когда-то она и была Лолитой, но не теперь (СИ)

– Ты сжульничала! – раскрываю глаза. – Мама вышла из клетки! – Орландо копирует меня. Мы с ним вместе недовольно смотрим на Холи. – Моё время закончилось! – улыбается она. Мы втроём играем в настольную игру. Что-то вроде «Подземелья и драконы», только адаптировано для детей. – Ты у Орландо в плену! Это он решает, когда твой персонаж будет свободен, – объясняю ей. Она в снисхождении закатывает глаза. – Сынок, – пронзительно смотрит на него Холи. – В клетку, мама! – он отбирает у неё маленького солдатика и ставит обратно в импровизированную тюрьму. – Я обиделась на тебя, – шепчет она ему. – Ну ладно, можешь выйти… – выдыхает. – Только не обижайся. – Спасибо, родной, – она целует его в макушку. – О Ти, сходи, принеси нам всем фруктовый лёд, – посылаю сына. Просто хочу, чтобы он вышел из комнаты. Орландо убегает. – Ты манипулируешь им! – шиплю. – Что? – раскрывает она глаза. – Что слышала! – рявкаю. – Я обиделась на тебя, – передразниваю её. – Ты же знаешь, он любит тебя и будет прогибаться. – Я ни в коем случае не хотела, чтобы он прогибался, – в её глазах растерянность. – Больше никогда так не делай, – качаю головой. Она опускает глаза. – А почему мама не живёт с нами? – Орландо вырастает в дверном проёме. Я теряю дар речи, как и рыжая. – Тётя Люси живет с Джордан и Джесси. И даже дядя Рикки живёт с ними. А мама уезжает ночью к себе домой… – он заметно грустнеет, опускается на свой стульчик, и кладёт мороженое на столик. – О, Господи, что уже пришло время говорить с ним об этом? – тяжело выдыхает рыжая. – Родной, понимаешь… – Вот, например, сегодня мама может не уезжать домой, – развожу руками, перебивая её. – О! Правда? Мамочка, ты останешься? – подскакивает О Ти. – Эмм… – у рыжей не находится слов. – Останется, – киваю. Холи поворачивает на меня голову. В глазах немой вопрос. Она сомневается, не сошёл ли я с ума. – Ты останешься! – цежу сквозь зубы. – Хорошо, – кивает она. Переводит взгляд обратно на стол с разложенной игрой, рыжие пряди, с крупными кудрями падают на лицо. Не вижу его выражения, но держу пари, улыбается сейчас как сумасшедшая. – Я вернусь в клетку. И ты выпусти меня, когда тебе будут нужны мои земли. Хорошо? – Ура! В тюрьму, мама! – Орландо с наслаждением закрывает солдатика Холи в бутафорской тюрьме, и мы продолжаем с ним играть. Холи молча наблюдает за нами. Я периодически бросаю на неё взгляд. Она искусала себе все губы, нервничает. Это видно сразу. Уж точно не ожидала от меня такой милости. – Я понятия не имею, почему ты это сделал, но я благодарна тебе! – шепчет Холи. Мы лежим по обе стороны от только что заснувшего Орландо. – Так хотел ребёнок. Не стоит сейчас рассказывать ему про наши, потерпевшие крах, отношения. Сделаем это позже, когда он будет в состоянии осознать, – киваю. Её глаза сразу становятся грустными, с лица пропадает счастливая улыбка. – Потерпевшие крах, – шёпотом повторяет она. Осторожно целует Орландо в лоб, и выходит из комнаты. Я проделываю то же самое. – Он уснул, я могу ехать домой. – Я уже пообещал, что ты останешься. Я не хочу чтобы утром он не нашёл тебя и расстроился, – говорю это, а самого выворачивает от ревности. – Мне нужно хотя бы съездить за вещами. – Думаю, я найду, что тебе дать, – киваю на второй этаж. – Я не хочу спать в шмотках твоих шлюх! – скрещивает руки на груди. – Шлюхе – одежду для шлюх, – улыбаюсь. Она крепко сжимает челюсть, глаза наполняются горечью. – Ладно, ты не шлюха. Только не реви! – поднимаюсь по лестнице.

Мне противно от самого себя. Я мог бы быть грубым, но сейчас чувствую себя мерзким. Нужно изменить тактику. А то похоже на неспокойное море. То я пытаюсь её вышвырнуть, то разрешаю видеться с сыном, то унижаю, делая из неё мою собачку, то пытаюсь задушить, то сижу и принимаю все её ласки, то приказываю остаться, то называю шлюхой…

Похож на девчонку страдающую от ПМС.

– Можешь спать в чёрно-белой комнате, – машу на дверь и ухожу в гардеробную. Стою перед полками.

Я могу выделить любую майку для неё, любую вещь из своего гардероба, но я стою и смотрю на рубашку в красную клетку. Я собирался сжечь её в первую очередь, но что-то остановило меня, может то, что эта вещь моя, а не её, и она так сильно её любила…

Не знаю…

Я ни разу за все эти годы не надевал эту рубашку. Она последняя, кто щеголял в ней. И даже, когда Холи была беременна и края рубашки не сходились на сладком пузике, который служил домиком, в котором рос мой сын, она всё ещё надевала её.

Держу в руках мягкую ткань, мнусь. Что я ей скажу? «Эй, у меня не нашлось другой одежды для тебя, поэтому, вот, держи, разбереди счастливые воспоминания, и снова впади в депрессию»! За размышлением не замечаю, что уже стою в комнате с белыми стенами и чёрным узором на них. Её нет. Только из ванной слышится журчание воды. Не контролирую себя, двигаюсь в её сторону. Господи, благослови изобретателя прозрачных дверок для душевых! У меня кружится голова, я крепко держусь за дверной косяк.