Может собственных платонов... Юность Ломоносова

Лошадь перед людьми остановилась. Но Михайло ударил ее кнутом еще раз, и она, высоко задрав морду и фыркая, пошла на людей. Толпа раздалась.

Соскочив с саней, Михайло, не выпуская из рук кнута, в большом распахнутом отцовском овчинном тулупе прошел по образовавшемуся проходу. Когда он, посадив в сани старика, тронул лошадь, никто еще не успел опомниться. Михайле в то время только еще исполнялось четырнадцать, но у него уже были широкие плечи, и не по годам выдался он ростом. И все хорошо знали нешуточный нрав молодого Ломоносова.

Когда они были уже далеко в открытом поле, только тогда Михайло придержал пускавшуюся с перепуга вскачь лошадь.

— Тпру, тпру! Шальная! Упарился я, дед. Могло и мне достаться. Оплошай немного. Фу!

Михайло отер с лица пот.

— Ну, озорной ты.

— А чего они на одного? — рассмеялся Михайло.

— А вернее. Тебе теперь может достаться. Не боишься?

— Ну, чего бояться. А знаешь, тот, что к тебе совался, это Митька, первый мой враг. Я вон грамоте умею. Как обучился, охоч стал в церкви читать псалмы и каноны и жития святых, ну и в том учинился лучше других. А ему, Митьке, и завидно. Потому лучший чтец был раньше он. Он и стал драться. Старше он меня на два года. Спервоначалу одолевал. А потом… Один на один у него, значит, не выходит, вот он и стал против меня подбивать других. Ежели скопом, так одолеют. Только потом можно и по отдельности встретиться. Потому и остерегаются. Как увидел я, что Митька к тебе подсовывается да руками размахивает, так меня еще пуще разобрало.

Дед Федор всмотрелся в Михайлу.

— Постой, постой. Псалмы и каноны, жития святых. В церкви читаешь. Лучше всех. Да ты кто такой?

— Я? Ломоносов. Михайло. Из деревни Мишанинской.

— Так, так. Слыхал я про тебя. Ты Василию Ломоносову сын?

— Да.

— Слыхал, слыхал. Хоть и несколько я тут дней. А до того сколько лет не бывал. Совсем мальчонком ты, стало быть, был, когда я ушел отсюда. Так.

Дед Федор еще раз внимательно оглядел Михайлу.

— Ты вот говоришь, почему они на одного. Тем они, никониане, и любят брать. Как их много супротив одного, так им кажется, будто правды у них прибыло.

— А ты, дедушка, и в самом деле, значит, раскольник? Не хотел на церковь перекреститься?

— Я — истинной веры, а кто раскольник — еще подумать надо.

— Далеко ли тебе? Отвезу, может, до дому?

— Из Татурова я.

Что-то сообразив, Михайло в свою очередь стал разглядывать своего спутника.

— Из Татурова. Дед Федор. Да не Федор ли ты Савинов, дедушка?

— Он и есть.

— А-а-а! И я про тебя слыхал. Хоть давно тебя здесь не было, а народ говорит.

— Что говорит-то?

— Всякое. Одни злобятся. А кто прямо говорит: справедлив, мол. Только все толкуют: воин.

— Так. Ты вот, значит, в церкви читаешь. А потом, слышал я, поясняешь прочитанное. И как толкуешь что, ну, к примеру, житие какого святого, так не всем толкование твое, случится, по нраву бывает.

— А пусть не по нраву. Как думаю, так и говорю.

— Будто самому попу вашему.

— Не знаю.

— Ну а Холмогоры, где дом архиерейский, ведь через реку.

— Пусть.

— Все пусть да пусть. Оттуда сыск, из Холмогор, из архиерейского дома. Там архиерейский судный приказ.

— Что на мне сыщут? Правду?

— Хотя бы ее.

Прощаясь в Татурове, дед Федор сказал Михаиле:

— Вот что, Михайло Васильев сын Ломоносов. Приходи-ка к нам. Собираемся мы и толкуем про всякое. Твоих толкований тоже послушаем. Говорили мне про них. Будто к нашему близко. А ты про наше услышишь.

Побывал Михайло в Татурове раз, побывал два, а потом стал задумываться. Сидел, слушал молча.

Дед Федор как-то его спросил:

— Задумался ты. О чем?

— Да вот понять хочу.

— Что понять?

— Да вот. Бог один. А почему с его единым именем люди друг на друга восстают? И одни во имя божие, и другие. С одним именем божьим будто две веры стало. Как же это?

— А двух вер не стало. Есть одна. Другая — ересь, не вера. Еретики бога истинного потеряли.

— А почему бог попустил?

— Без греха мир не живет.

— А хуже ли ему, миру, было бы без греха?

— Грех в мире есть. Значит, так господь судил. Его воля.

— Ежели так, то и никонианам грешным господь назначил быть на земле? Вроде они тут божье веление и не нарушали?

Дед Федор рассмеялся:

— Востер ты, востер. Только грех-то разный бывает. В каждом человеке есть и добро и зло. Побеждай каждодневно в себе зло — вот твое земное дело. Ты жития святых читал? А какого отличия между их жизнью праведной и никониан не заметил?

— То святые.

— А очень непохоже?

Михайло молчал.

— Может, у нас, кто в древлем благочестии, праведнее?

Еще внимательнее стал прислушиваться Михайло к тому, что говорили старообрядцы. Ведь правды ищут. Выгода-то им какая? Одно гонение.