Можете вы одолжить нам своего мужа?

— Тогда я буду просто называть вас «Вы», — сказал я.

После обеда я выпил брэнди, а она — кюммель. Было уже больше 10.30, а эта троица еще не вернулась, но казалось, она уже не беспокоится о них. Она сидела возле меня на полу, а официант время от времени заглядывал к нам, проверяя, можно ли выключить свет. Она прислонилась ко мне, положив руку на мое колено, и сказала примерно следующее:

— Это, должно быть, прекрасно быть писателем, — и в парах брэнди и нежности я не возразил. Я даже принялся снова рассказывать ей о графе Рочестере. Что мне за дело, в конце концов, до Дорнфорда Уэйтса, Хью Уолпола или сэра Чарльза Сноу? Я был даже в настроении прочесть ей стихи, безнадежно не подходившие к ситуации, хотя строки были такие:

О, Лживые Сердца, не говорите
Ни об изменах, ни о нарушенных клятвах,
Если все, что дарует нам Небо,
Это чудом быть верным тебе
В течение этой вечной минуты[25]

,

когда шум — но какой! — приближающегося «спрайта» поднял нас обоих на ноги. Верным было единственно то, что Небо даровало нам лишь время в баре в Антибе.

Тони пел; мы слышали его голос на протяжении всего пути от бульвара Генерала Леклерка; Стивен вел машину с величайшей осторожностью, почти все время на второй передаче, а Питер, как мы увидели, когда вышли на террасу, сидел на коленях у Тони (угнездившись, было бы наилучшим определением) и подхватывал припев. Все, что я смог уловить, было:

Круглый и белый
В зимнюю ночь,
Надежда Королевы Морей.

Если бы они не увидели нас на ступеньках, думаю, они проехали бы мимо отеля, ничего не заметив.

— Вы пьяны, — сказала девушка с удовольствием. Тони обнял ее за плечи и взбежал с ней по лестнице. — Осторожно, — сказала она, — Вильям меня тоже напоил.

— Добрый старина Вильям.

Стивен осторожно вылез из автомобиля и опустился в ближайшее кресло.

— Все хорошо? — спросил я, не зная точно, что я имею в виду.

— Дети были очень счастливы, — сказал он, — и очень, очень раскрепощены.

— Хочу в туалет, — сказал Питер (реплика оказалась не на месте) и двинулся к лестнице. Девушка протянула руку, чтобы помочь ему, и я слышал, как он повторял: — Замечательный день. Замечательный пейзаж. Замечательный... — Она обернулась на верху лестницы и одарила нас своей улыбкой, веселой, уверенной, счастливой. Как и в первый вечер, когда они сомневались насчет коктейля, они не спустились вниз. Было долгое молчание, затем Тони довольно ухмыльнулся.

— Кажется, у вас был прекрасный день, — сказал я.

— Дорогой Вильям, мы сделали очень доброе дело. Вы никогда не видели его таким detendu[26].

Стивен сидел и ничего не говорил; у меня создалось впечатление, что сегодняшний день был для него не так хорош. Могут ли люди, образующие пару, охотиться на равных условиях, или кто-нибудь из них всегда теряет? Слишком седые волны волос были как всегда безукоризненны, не было синяка под глазом, но мне показалось, что страх за будущее уже отбросил свою длинную тень.

— Я полагаю, вы имеете в виду, что вы его напоили?

— Не алкоголем, — сказал Тони. — Мы не какие-нибудь вульгарные соблазнители, не так ли, Стив? — Но Стивен не ответил.

— В таком случае, в чем же заключалось ваше доброе дело?

— Le pauvre petit Pierre.[27] Он был в таком состоянии. Он совершенно убедил себя — или, быть может, она его убедила, — что он impuissant[28].

— Вы, кажется, делаете большие успехи в французском.

— По-французски это звучит более деликатно.

— И с вашей помощью он обнаружил, что это не так?

— После некоторой девственной робости. Или почти девственной. Школа не оставила его полностью не затронутым. Бедная Пупи. Она совершенно не знала правильного подхода в этих вещах. Бог мой, у него великолепная половая зрелость. Ты куда, Стив?

— Я иду спать, — уныло ответил Стивен и пошел один вверх по лестнице. Тони посмотрел ему вслед, как мне показалось, с выражением нежного сожаления и очень легкой, неглубокой печали. — Его ревматизм снова разыгрался сегодня, — сказал он. — Бедный Стив.

Я решил, что лучше пойти спать, прежде чем я тоже стану «бедным Вильямом». Благодушие Тони нынешним вечером не имело границ.

8