Можете звать меня Татьяной

Кончается северное лето. Уезжают в Москву на поезде. Кондуктор спрашивает Анну Сергевну, подавая руку барышням и иже с ними: «По счету принимать прикажете?» Все в этих краях уж знают зёрновскую семью. В Москве живут в Трубниковском. Старый зёрновский дом перешел к Алексею Федорычу после смерти тетушки Веры Илларионовны. Двухлетняя Ирина ходит по нему на нетвердых ножках – исследует. Вот тетушка Вера Илларионовна вышла к ней из своей опочивальни, погладила по головке. Вдруг пропала, будто вовсе не бывала. Это няня Марфуша, привезенная из Островков, заглянула в комнату. Ирина сразу, с рожденья, живет в двух мирах. В том, куда пришла и в том, откуда пришла. Где все-все. ушедшие и еще не явившиеся. В общем, почти по Метерлинку. Вполне в духе времени. И поздняя осень завывает в печной трубе: у-у-у.

Наконец Ирину, уже шестилетнюю, ведут в художественный общедоступный театр на «Синюю птицу». Большой ремень с пряжкой сваливается на платьице. Старшая сестра Вера одергивает Ирине подол. Няня надевает на девочку пальто, капор, ботики. Берут извозчика из Трубниковского в Камергерский. Лошадка припечатывает копытами чистый снежок. Вот оно, блекло-зеленое здание в стиле модерн. Как внутри сумрачно, таинственно. На сцене брат с сестрой и ожившими предметами дома ищут синюю птицу счастья в тех мирах, откуда родом Ирина.

Мы длинной вереницей

Пойдем за синей птицей…

Но лишь оставишь запредельный мир, птица тускнеет. Ирина не видит впереди для себя счастья. Сестра Вера сидит рядом с ней. Она только что достигла совершеннолетия, распорядилась оставленным ей наследством. В частности, съездила в Италию. Написала стихи по-итальянски, до сих пор хранящиеся у Татьяны в диване. Но Ирине не гулять под пиниями Рима. Счастье не дастся ей в руки. Его проглотит всемирная беда – русская революция.

А пока – лето в Островках. Костромская земля, некрасовские места. Глянь-ка на эту равнину и полюби ее сам. Ирина уж любит умудренной детской душой. Сейчас отец посадил ее впереди себя на белую лошадку по имени Ивчик, тихо едут межою. Вот она – нещедрая родная земля. Вернулись. Дома сестра Вера играет на рояле двенадцатую рапсодию Листа. Дошла до любимой своей фразы. Прервала игру, сказала: «Напишите, напишите это на моей могиле». Не напишут. Никому уж это будет не нужно. Придет иная жизнь, лишенная прежнего изящества.

Ирину музыке не учили. Была хоть и с прекрасным слухом, но гаммы играть ленилась. Уж началась война четырнадцатого года, и мать, Анна Сергевна, сказала: «Лучше отдать эти деньги на раненых». Что и сделали. Ирину определили в так называемую швейцарскую гимназию. Французский и немецкий надо было знать при поступлении. Итальянский учили уже в гимназии, английский за отдельную плату. Поэтому английским с Ириною занимался отец: деньги нужны для раненых. Ирина успела окончить лишь четыре класса гимназии, но писала по-немецки изложение «Песни о нибелунгах». А экстравагантная сестра Вера отучилась в Германии на курсах садоводства. Писала в Островках весенние дождливые стихи:

Вернулись мы в родимый край

В холодный, мокрый месяц май.

Сады цветут, лягушки квачут,

Над ними тучи горько плачут

И соловью, пока поет,

Вода за шиворот течет.

Из труб льет дождик заунывно.

Но без надежды жить противно.

Сам Гриша думал точно так,

Когда вступал в законный брак.

Итак, надежда и терпенье.

На днях наступит вознесенье.

Ирина в легкой кисее

Предстанет любящей семье.

Ее племянники толпами

Засыплют пышными цветами,

И сам барометр-идиот

На семь делений вверх пойдет.

Племянников было уже пятеро. Юрий Скурский, уходя на войну вольноопределяющимся, оставил на руках жены своей Ольги трех дочерей. Гриша Шермазанов с женой Надеждою родили сына и дочь. Вскоре молодые отцы оказались в Белой Гвардии. Юрий Скурский из Крыма отплыл в Турцию. Там с тоски по России сыграл револьвером в русскую рулетку – и конец. Гриша Шермазанов эмигрировал в Сербию. Надежда выправила медицинскую справку о том, что дочери необходимы морские купания, и через Ригу с обоими детьми уехала к мужу в Сербию. Вскоре Алексея Федорыча вызвали в ГПУ и задали не пустой вопрос: «Как вы относитесь к власти советов?» Татьянин дед отвечал: «Нет власти аще не от бога». Пока отпустили. Однако ж имение Островки, полное тайн, отобрали. Жил в Костроме, давал уроки. В двадцать втором голодном году к восемнадцатилетней Ирине посватался инженер с немецким образованием Илья Евгеньич Виноградов, на двадцать четыре года ее старше. Отдали.

Думали - будет носить молодую жену на руках. Этого не случилось. Вскоре супруги уехали в Харьков, Илья Евгеньич работал на паровозостроительном заводе. Город был, вообще говоря, русский, но Ирина пела дома хорошо поставленным сопрано:

Вiють вiтри, вiють буйнi,

Аж дерева гнуться.

Ой, як болить мое серце,

А сльозы не льються.

А потом и вовсе:

Там, в высоких теремах,

На железных на замках

Взаперти сидит одна

Мужа старого жена.

Караульщики кругом,

Сторожами полон дом.

Брови соболиные,

Речи соловьиные.